лет десять тому назад, как бурлила жизнь… А я поглядывал на Сергея Викторовича, который не торопясь шествовал вдоль стен, внимательно разглядывая плакаты, портреты и непонятные графики. Мне довелось видеть его в рабочем состоянии: в нем словно разряжается батарейка, движения становятся медленными, а взгляд, напротив, острым. Значит, интуиция подала голос.
Точно так он себя вел и в прошлом году, когда узнал, что тексты не подделали, а просто за сына градоначальника их проходил его одноклассник из не очень состоятельной семьи. Надавили на родителей, пообещали новый дом, посулили денег. Парня было жалко, подавал большие надежды, но после того как вскрылось это дело, путь в спецшколу ему был заказан. Сербина тогда смутила нелепость этой авантюры – подмену заметили бы в Саратове очень быстро.
Интуиция его не подвела. Планировалось разоблачение и громкий скандал. Начались бы разбирательства, система элитарного обучения скомпрометирована, меритократы посрамлены. Издержки формирования элиты и аристократии, сказал тогда Сербин, а когда я спросил, разве это не одно и то же, он лишь покачал головой.
Позже я аккуратно поинтересовался у отца Михаила насчет элиты и аристократии. Он тоже считал, что это разные понятия. Элита в основном пассионарна, аристократия же консервативна. В идеале, конечно, необходима непрерывная пертурбация элит под присмотром аристократии и, в свою очередь, столь же непрерывная «переаттестация» аристократии, чтобы и те и другие жирком не заплывали. Но идеальное общество, сиречь утопия, недостижимо, да и вредно, слишком рьяное стремление к идеалу кончается кровью. А все же, после долгого раздумья добавил отец Михаил, люди служения наиболее склонны к греху гордыни. Люди служения должны не только класть душу за други своя, но и побеждать во имя Господа своего, за людей, вверившихся им и за-ради службы своей. Но не упиваться гордостью за победы, иначе переступят через край.
– Стипендии, – между тем бормотал Сербин. – Что-то там со стипендиями имени Курцвейла. – Он посмотрел на меня. – Ассоциативная память у меня плохая.
– Ну, не знаю, хотя… – Я потер виски. – Вот вы назвали имя, а у меня хрень какая полезла, химия, пропиленгликоль почему-то. Ага, и вот еще – криопротекторы.
– Даже так? Тогда поспешим. Вызывайте машину, я хочу городом полюбоваться до отъезда. Невский там, Эрмитаж…
И Сербин быстро зашагал по коридору, а я за ним, размышляя, с каких пор он стал любителем Питера?
– Постойте, – чуть ли не закричал Штольц. – Я понял, что вы ищете! Давайте за мной, только тихо.
И он нырнул в проход, ведущий на лестничную клетку. Я пожал плечами, собрался идти следом, но тут Защитник молча поднял палец, и я отстал.
Андрей шел за Штольцем, а мы с Сербиным чуть позади. Спустились на два пролета вниз, свернули в узкий коридор, в конце которого была еще одна лестница. Этаж вверх, еле заметная дверь, снова коридор, ступени вниз, на этот раз в подвал. Обойдя по периметру котельную, мы подошли к большой квадратной двери. Штольц приложил ладонь к сканеру, набрал какие-то цифры, и дверь под громкое жужжание невидимых двигателей ушла в стену. Я видел в фильмах, как за такими толстенными плитами из сверхпрочного сплава оказывалась суперсовременная лаборатория, вся в блеске хрома и никеля, в свете дисплеев и прочих атрибутов передовой науки. Но впереди царил мрак.
Щелкнул выключатель. Замерцали тусклые светильники, позволившие с трудом разглядеть железный балкон, идущий вдоль стены огромного зала, в глубине которого тянулись ряды цилиндрических сооружений.
Андрей вышел на балкон, перегнулся, осмотрел зал и махнул нам рукой.
Железный пол гремел под ногами, когда мы прошли к лестнице, еле заметной на противоположной стене. Спустившись вниз, Андрей пробежался по помещению, заглянул за высокие, в человеческий рост цилиндры, оказавшиеся баками с подведенными трубами и кабелем. На каждом из баков светились небольшие дисплеи, света которых хватало, чтобы разглядеть грязные потеки на стенах, лохмотья краски и ржавчину на стальных фермах, поддерживающих балкон. Непонятно откуда доносилось еле слышное бульканье, за толстыми, обмотанными теплоизоляцией трубами в углу что-то капало…
– Кажется, мы разворошили гнездо трансгуманистов, – сказал Сербин.
– Кто это? – спросил Андрей.
– Были такие улучшатели человека. Хотели долгой, желательно вечной жизни. Баловались клонированием, заигрались с трансплантологией, собирались даже переписывать мозги в компьютер. Замораживали больных людей за большие деньги, обещая в будущем разморозить и вылечить. Только оживить никого не удалось, ткани при заморозке разрывались. Я вспомнил, кто такой Курцвейл. Известный миллиардер, тратил неимоверные деньги ради бессмертия. Давно помер. Может, он в одном из этих баков.
– Так вот откуда криопротекторы, – сообразил я. – Пытались разными составами сохранить ткани. Что-то еще с нанотехнологиями связанное… Но разве эту лавочку не прикрыли?
– Их разогнали лет двадцать назад, да и до сих пор гоняют. Запрет на ряд профессий и ограничение в правах. В общем, здесь не
