– Прости, – жалко сказал я. – Пожалуйста, прости. Я так больше не буду.
– Вот видишь, – сказала она. – Совершенно не весело.
Она ушла в спальню и заперла дверь на ключ, а я сидел на полу в гостиной; я в одиночестве прикончил бутылку виски, а потом, пьяный в дым, бродил по квартире, трогая вещи Бекки и хлюпая носом. Я прочел ее дневник. Пошел в ванную, выудил трусики Бекки из корзины с грязным бельем и прижал их к лицу, жадно вдыхая ее ароматы. В какой-то момент я затеял стучаться в дверь спальни и звать Бекки, но она не ответила и не открыла.
Ближе к утру я из серого пластилина слепил себе горгулью.
Это я помню. Я был голый. Нашел на камине кус твердого пластилина, долго мял его и месил, пока он не сделался податливым и мягким, потом мастурбировал в него в пьяном, злобном и разгоряченном угаре и смешал белесую сперму с плотной бесформенной серой массой.
Скульптор из меня никакой, но в ту ночь из-под моих пальцев вышло странное нечто: большие нескладные руки, ухмыляющаяся рожа, огрызки крыльев и скрюченные ноги; я слепил это существо из похоти, злости и жалости к себе, окрестил последними каплями «Черной этикетки» и поставил на грудь: пусть моя горгульечка защищает меня от красивых женщин, у которых голубые глаза с зеленым отливом, пусть оберегает от любых чувств.
Я лежал на полу с горгульей на груди, а через пару мгновений я уже спал.
Я проснулся часа через три – дверь в ее спальню по-прежнему заперта, а на улице еще темно. Я дополз до ванной и заблевал весь унитаз, и пол, и разбросанное белье, которое вытащил из корзины. Потом я поехал домой.
Не помню, что я сказал жене. Может, Кэролайн предпочла не знать. Не спрашивай и не получишь ответа – примерно так. Может быть, она съязвила насчет рождественских пьянок. Не помню.
Я больше не бывал в той квартире в Баттерси.
Раз в пару лет мы сталкивались с Бекки в метро или в Сити – каждый раз было неловко. Она была нервной и скованной – и я, без сомнения, тоже. Мы говорили друг другу «привет», она поздравляла меня с очередным достижением – я направил свою энергию на работу и создал если не империю развлечений (как частенько ее называли), то мелкое княжество музыки, театра и интерактивных приключений.
Иногда я знакомился с девушками – умными, красивыми, замечательными девушками, а потом с женщинами, в которых мог бы влюбиться; с теми, кого мог бы любить. Но я их не любил. Я вообще никого не любил.
Сердце и разум; и разумом я старался не думать о Бекки, убеждал себя, что не люблю ее, что она мне не нужна, что я не думаю о ней. Но когда я все-таки думал о ней, вспоминал ее глаза, ее улыбку – мне было больно. Боль разрывала мне грудь, острая, настоящая боль внутри, словно кто-то впивался мне в сердце когтями.
В такие мгновения мне казалось, что я ощущаю в груди крошечную горгулью. Холодная, словно камень, она обвивалась вокруг моего сердца и защищала меня, пока не приходила полная бесчувственность; а когда она приходила, я возвращался к работе.
Прошли годы: дочери выросли и уехали из дома, поступили в колледж (одна на севере, другая на юге, мои не совсем одинаковые близняшки), и я тоже ушел из дома, оставил его Кэролайн, а сам перебрался в большую квартиру в Челси и стал жить один, и был если не счастлив, то хотя бы доволен.
А потом было вчера. Дело близилось к вечеру. Бекки заметила меня первой, в Гайд-парке – я сидел на скамейке, читал книжку на теплом весеннем солнышке, и она подбежала и коснулась моей руки.
– Не забыл старых друзей? – спросила она.
Я оторвался от книжки.
– Здравствуй, Бекки.
– Ты совсем не изменился.
– Ты тоже.
В моей густой бороде серебрилась седина, волосы на голове изрядно поредели, а Бекки превратилась в элегантную женщину за тридцать. Но я сказал правду, и она тоже.
– Ты большой молодец, – сказала она. – О тебе все время пишут в газетах.
– Это лишь значит, что мои рекламщики не зря получают зарплату. А ты чем сейчас занимаешься?
Она стала директором пресс-службы независимого телеканала. Очень жалеет, сказала она, что бросила сцену, – теперь наверняка играла бы в Уэст-Энде. Она провела рукой по своим длинным темным волосам и улыбнулась, как Эмма Пил, и я пошел бы за ней хоть на край света. Я закрыл книжку и убрал в карман.
Мы шли через парк, держась за руки. Весенние цветы кивали нам крошечными головками – желтыми, белыми и
