Хрупкие вещи. Истории и чудеса (сборник)

– Ну да, – сказал я. – Я вообще-то не очень люблю «Ви-8».

– Вот видишь? А в Китае мы пьем не кровь, а спинномозговую жидкость.

– А она на что похожа?

– Да ничего особенного. Бульон и бульон.

– Ты пробовала?

– Других знаю.

Я попытался разглядеть ее отражение в боковом зеркальце грузовичка, у которого мы стояли, но было темно – толком не поймешь.

15.

ДЬЯВОЛ[46]

Вот его портрет. Посмотрите на эти плоские желтые зубы, на цветущее лицо. У него имеются рога, и в одной руке он держит деревянный кол длиною в фут, а в другой – деревянную колотушку.

Никакого дьявола, разумеется, не существует.

16.

БАШНЯ[47]

Построили башню из камня и яда,
Без доброго слова, без доброго взгляда.
Озлобленный сдобен, кусачий укушен.
(Гулять по ночам всяко лучше снаружи.)

17.

ЗВЕЗДА[48]

Те, кто постарше и побогаче, идут вслед за зимой, наслаждаясь долгими ночами, когда удается их обрести. Но все равно предпочитают Северное полушарие Южному.

– Видите эту звезду? – спрашивают они, показывая на одну в созвездии Дракона. – Мы пришли оттуда. Настанет день, и мы туда вернемся.

Те, кто помоложе, презрительно ухмыляются, фыркают и насмехаются. Но годы складываются в столетия, их одолевает тоска по родине, где они никогда не бывали, а северный климат утешает их, если Дракон скручивается в вышине вкруг Большой и Малой Медведиц, возле самой льдистой Полярной звезды.

19.

СОЛНЦЕ[49]

– Представь себе, – сказала она, – что в небесах есть нечто вредоносное, может, даже убийственное. Какой-нибудь громадный орел, например. Представь, вот вышел ты наружу днем, а этот орел тебя сцапал… Так вот, – продолжала она. – С нами все так и есть. Только это не птица. А яркий, прекрасный, опасный дневной свет. Я его уже сто лет не видела.

20.

СТРАШНЫЙ CУД[50]

Это способ говорить о вожделении, не упоминая вожделения, сказал он им.

Это способ говорить о сексе, о страхе секса, о смерти, о страхе смерти – а о чем еще говорить?

22.

МИР[51]

– Знаешь, что самое грустное? – спросила она. – Самое грустное, что мы – это вы.

Я ничего не ответил.

– В ваших фантазиях, – сказала она, – мой народ – такие же, как вы. Только лучше. Мы не умираем, не старимся, не страдаем от боли, холода или жажды. Мы лучше одеваемся. Мы владеем мудростью веков. А если мы жаждем крови – ну что ж, это ничем не хуже вашей тяги к пище, любви или солнечному свету, а кроме того, для нас это повод выйти из дома. Из склепа. Из гроба. Ну, неважно.

– А на самом деле? – спросил я.

– Мы – это вы и есть, – ответила она. – Мы – это вы, со всеми вашими продрочками и всем, что делает вас людьми. Вашими страхами, одиночеством, смятением… лучше ничего не становится. Но мы холоднее вас. Мертвее. Я скучаю по солнцу, по еде, по тому, каково это – коснуться кого-нибудь, о ком-то заботиться. Я помню жизнь, помню, как встречалась с людьми, и они были люди, а не источник пищи или объект контроля. И я помню, каково это – что-то чувствовать, что угодно, счастье, грусть, хоть что-нибудь… – Тут она замолчала.

– Ты плачешь? – спросил я.

– Мы не плачем, – был ответ.

Я ж говорю, врать она мастерица.

Кто-то кормит, кто-то ест

Feeders and Eaters. Перевод Т. Покидаевой, 2007.

В этой истории все правда – ну, почти. Насколько возможно – может, кому и выйдет польза.