ее сердца.
Вечерами компанию мне составлял Мосс. Мы пили джин, и запах яблочного табака пропитывал наши волосы и одежду. Чой занимала мое время на всю оставшуюся часть ночи, уходя уже под утро, когда бледный рассвет тонкой нитью проникал сквозь плохо пригнанные друг к другу ставни.
Я был рад вынужденной паузе в «Кувшинке». За эти дни появились вкус и цвет, которые, как и случалось прежде, довольно быстро поменялись друг с другом местами, вновь возвращая чувство стабильности моего странного, безумного мира.
Где-то в глубине моей души теплились угли пламени, пока еще робкого и слабого. До того дня, как оно вновь начнет течь по сосудам, а на краю зрения появится тень, оставалось еще несколько недель. Разумеется, если мне не придется использовать ингениум. Но подобного я избегал всеми возможными способами. Я собирался сойти с ума как можно позже.
Сибилла не хотела меня отпускать, но понимала, что так лучше для всех. Прощалась с улыбкой, хотя я видел в ее глазах сожаление, но она была из той породы женщин, которые редко показывают свои слабости даже тем, кого считают семьей и подпускают ближе, чем должны.
Мосс так и не смог ничего узнать о Хенстридже, но зато ссудил мне денег, поделился кое-чем из своего арсенала, одел, обул и, самое главное, сделал документы – немного потертые бумаги, с чуть выцветшей печатью, выданные Комитетом по гражданству и социальному развитию. У капрала везде были свои люди.
Я стал полноправным гражданином Риерты. Имя менять не стал, на этой ерунде прокалывались и более внимательные люди, чем я. Так что превратился в Итана Хеллмонка, и мне оставалось возносить несуществующие молитвы бюрократам и системе, которые не используют на документах ни фотографий, ни новомодных защищенных бланков, уже повсеместно распространенных в Королевстве. В Риерте все работало по старинке – следовало всего лишь украсть нужные образцы и подделать печати.
День был пасмурным, со стороны моря ползли облака, вот-вот грозящие разродиться холодным дождем. Надвинув кепку пониже на глаза, я шел по грязным улицам к Пушечному каналу, планируя сесть на речной трамвай и найти себе подходящий угол где-нибудь в Гороховом Супе или Светляках.
Я потерял немного времени, задержавшись в маленькой цирюльне на набережной Змеиного канала. У нее было запыленное стекло, единственное кресло и старое растресканное зеркало. Помещение наполнял тяжелый запах дешевого одеколона.
Как я уже говорил Моссу, после взрыва в Гнезде чужака скорее всего сочли мертвым, но даже если нет и кто-то меня разыскивает, я не собирался становиться чуть более неприметным и перекрашивать волосы.
Рыжий в Риерте не приговор. В нашей бывшей колонии достаточно выходцев из Королевства, а у нас таких, как я, – каждый десятый. Так что я избавился от щетины да выбрил большую часть волос на висках и затылке, как делали многие риертцы из простого люда, – чтобы меньше бросаться в глаза. Мой акцент и речь, разумеется, никуда не делись, но и иностранцы, получившие (или купившие) гражданство, здесь тоже не являлись чем-то удивительным.
Верхний я покинул через мост, переброшенный над Змеиным каналом. Двадцать восемь ступеней вверх и столько же вниз. Начал накрапывать мелкий дождь, и я поднял воротник пиджака, продвигаясь по улицам Горохового Супа и стараясь держаться под карнизами и низкими балконами.
Тут все было чуть приличнее, чем на противоположном берегу. Дома выглядели аккуратнее, а улицы с появившимися постовыми и фонарями – шире. Хотя в северных районах сохранялось военное положение, на каналах открыли судоходство. Однако напряжение висело над кварталами. Ходили патрули. Жандармские посты, установленные на главных перекрестках и возле мостов, в любой миг были готовы перерезать сообщение между островами, если начнутся беспорядки. Больше всего эти укрепления напоминали странную голубятню – сшитую из листов бронированной стали коробку с бойницами, посаженную на мощную опору, вокруг которой вилась серпантинная лестница. На крышах виднелись прожекторы и раструбы громкоговорителей, а из бойниц торчали стволы пулеметов.
Я как раз проходил мимо одного такого. На его вершине живого места не было от чаек, которые основательно изгадили поверхность, наплевав на авторитет власти. Казалось, что они специально прилетают сюда со всего света, чтобы оставить метку вкуса сахара. Мыть сторожевой пункт никто не спешил, при таком количестве птиц в городе занятие столь же бесполезное, как лечить контаги, чтобы превратить обратно в человека.
На стенах висели плакаты с изображением преступников, находящихся в розыске, предупреждением о соблюдении комендантского часа, требованиями оказывать помощь представителям власти. Кто-то, не согласный с таким порядком вещей, написал на одном из заборов с ошибками и грубо о том, что следует сделать со всеми солдатами дукса. Буквы пытались стереть, но их все равно было видно, и теперь несколько работников в комбинезонах перекрашивали кое-как сколоченные доски с колючей проволокой, натянутой поверху, краской вкуса горелого леса.
