Помнящий сжал веки, а когда снова открыл глаза… ничего не изменилось. Люди, кем бы они ни были, никуда не исчезли. Терпеливо ждали, пока он закончит дурить, а он… он все еще пребывал на проклятущей кровати, как псих в приличном дурдоме.
Это дало ему пищу для размышлений. Чтобы оставаться уверенным, он ущипнул себя за бедро – только до этого места и сумел достать. Было больно. И он все еще лежал в шуршащей постели.
– Где я? – спросил он, облизнув пересохшие губы.
– В госпитале, – ответила женщина.
– Во Вроцлаве нет госпиталей, – выпалил он.
– На поверхности и правда нет, – кивнула она. – Но мы находимся глубоко под землей.
Теперь Учитель видел их отчетливо. И челюсть его отвалилась. «Чистые», – подумал он со страхом, глядя на седоволосую женщину с очень бледным лицом, на котором не было ни единой оспинки или шрама. Одежда ее, пусть и ношенная, тоже не казалась нарядом, принесенным с поверхности. То же самое касалось и солдат. Были они куда моложе своей начальницы, но наверняка относились к Помнящим, как и он сам. С удивлением он поглядывал на их мундиры, потрепанные и поблекшие, но все еще хорошо выглядящие. Даже ботинки их сверкали, словно лишаи шариков.
– Вас нет, – шептал он. – Чем этот гребаный Тесла меня опоил?
– Мы есть, – уверила его женщина. – И мы изрядно потрудились, чтобы вас сюда доставить, поручик.
– Нет, нет и еще раз нет, – он зажмурился так сильно, как только сумел. – Я хочу проснуться!
– Это не сон, поручик Ремер.
– Чистые – легенда, – он замотал головой. – Детская сказка! Вас просто-напросто нет! – последнюю фразу он произнес непривычно медленно, нажимая на каждое слово.
– Тогда прошу оглядеться.
Учитель подумал и последовал ее совету. Уже первый взгляд на помещение, в котором он лежал, дал ему понять, что это не может быть бункер на Стшегомской. Все стены здесь были ровными и бетонными. На большей части – следы опалубки. Под потолком тянулись толстые кабели, от перегородки до самых дверей, где исчезали под косяком. Мебель тоже выглядела подозрительно хорошо, словно ее и не использовали последние лет двадцать. Все производило впечатление старого, но прекрасно оберегаемого бомбоубежища.
– Кто вы такая и откуда вы меня знаете? – вернулся он к теме, чуть успокоившись.
Помнящий сосредоточился на женщине. Он не знал ее, и она не была похожа ни на кого из тех, с кем он общался после того, как перевелся во Вроцлав. Потому не понимал, откуда она могла столько о нем знать – и откуда могла знать о Якубе.
– Мое имя Катажина Бондарчук. Я, как бы это сказать, – женщина заколебалась, – одна из тех, кто управляет этим проектом. Я вас не знаю, мы видимся впервые в жизни, но бумаги – никуда не деваются, – она взмахнула папкой, еще одним реликтом из мира, который перестал существовать.
– Откуда у вас мое личное дело? – спросил Учитель, рассчитывая, что, возможно, на этот раз ее ответ несколько прояснит ситуацию.
– У меня есть документы обо всех людях, связанных с проектом, – пояснила она коротко.
– С каким таким проектом? – выдохнул он. Надежды его лопнули, словно мыльный пузырь.
– Я понимаю, что вы чувствуете себя растерянным, поручик, – Бондарчук наклонилась к нему. – Но уже скоро вы все поймете. Клянусь.
– Почему я связан?
– Ради вашей и нашей безопасности, – ответила она искренне. – Мы не были уверены в вашей реакции. Некоторые из кандидатов… как бы это сказать… являлись не только потенциальной угрозой, – закончила она, видя, что он не почувствовал удовлетворения предыдущими объяснениями.
– Понимаю, – пробормотал Учитель, устраиваясь поудобней.
– Я прикажу вас освободить, едва лишь мы придем к пониманию, – уверила она.
– К какому пониманию? – насторожился он.
– Мы хотим, чтобы вы на нас работали.
– На вас – это на кого?
Бондарчук улыбнулась. Широко и искренне.
– На Польшу, поручик. На нашу родину.
