– Ты что-то знаешь? – спросил наконец Калокир.
Она знала то, что сказал ей Свенельд: Святослав хочет переместить центр своих владений на Дунай. Но Свенельд поведал Малфриде о планах князя только потому, что доверял ведьме, и она его не предаст, не скажет ромею о замыслах Святослава. И как бы ни был ей мил Калокир, все же Свенельд и Святослав для Малфриды больше, чем патрикий ромейский. Потому сказала иное:
– А не потому ли ты поспешил уговорить князя идти на болгар, что его дружины ходили уже у самого моря и могли ворваться в Таврику[64] и подойти к Херсонесу византийскому, откуда ты родом? Вот ты и постарался отвадить пардуса от милого твоему сердцу града. Ну и заодно волю своего родича-базилевса выполнил.
Калокир невольно отшатнулся. Ох и проницательна! Вон как на все посмотрела. Однако ему не понравилось, что такие мысли приходят в ее хорошенькую головку. И о чем он думал, когда уговаривал князя идти на болгар, ей знать не следует. Ишь угадала! Истинная ведьма! Но то, что она не просто женщина, еще больше притягивало к ней патрикия. И он рад, что смог завладеть такой, как Малфрида.
Ромей вдруг быстро наклонился к ней и крепко поцеловал. Надо отвлечь ее от раздумий о державных делах, пока еще чего- нибудь не уразумела. И он знал, как это сделать.
– Идем со мной, госпожа моя!
Он увлек ее прочь от стана, прочь от костров, к дальним зарослям у реки, освещенным лунным сиянием. Пара его копейщиков следовала за ними на расстоянии, пока Калокир не велел им отстать. Пусть охраняют в сторонке, пока он наедине со своей ведьмой…
Ночь дышала сыростью, запахом трав, неподалеку плескалась река, на небе мерцали мириады звезд. Калокир с Малфридой целовались стоя, слышали свое срывающееся дыхание, гулкое биение сердец. Потом Калокир скинул накидку, лег, увлекая за собой чародейку. Ох, какая же она была! За свою жизнь красавец ромей имел немало женщин, но такой пылкой и чувственной, как эта, еще не встречал. Она с такой охотой откликалась на самую смелую ласку, такой дерзкой и бесстыдной была сама, что с ней он забывал самого себя, забывал все планы, весь мир ради того наслаждения, которое она дарила. Он упивался ее криками, ее горячим телом, ее свободой, ее отзывчивостью. Он словно проваливался с ней в звездные бездны, когда не оставалось ни сил, ни желаний, а только глубокий покой, когда душа и тело становятся легкими, как мечта.
Утомленные, полные изнеможения, они лежали в объятиях друг друга, глядя в раскинувшееся над ними небо. Падали звезды, на миг оставляя на темном бархате ночи ослепительный недолговечный след.
Калокир сказал:
– У нас говорят, что это пролетают ангелы.
Она отозвалась:
– А наши волхвы уверяют, что это пронеслась жар-птица, светящееся чудо, на мгновение покинувшее небесный Ирий.
И потерлась виском о плечо любовника, как бы предлагая: вот и выбирай, кому верить.
Стоявшие поодаль копейщики наверняка всякого наслушались за ночь, но любовников это не тревожило. Хотелось уснуть вот так, друг возле друга, в сладкой усталости. Но оба сознавали, что вокруг – враждебный мир, стоянка войск, дикие земли, полные опасностей. Пришлось одеться и вернуться к стану. Калокир понимал, что не дело, когда среди такого скопления холостых поневоле мужчин кто-то тешится с любовницей, – это не только раздражает, но и озлобляет. Поэтому, уложив ведьму в палатке, накрыв ее меховой полостью и поцеловав напоследок, сам он отправился туда, где отдыхали Святослав и его сподвижники. Тут никакой заботы об удобствах – расстелил попону, бросил седло под голову и спи себе. На исходе ночи станет прохладно, поэтому некоторые укладывались прямо на золе прогоревших костров. К утру будешь в саже, зато выспишься, как на теплой печи.
Стан пробудился, едва рассвело. Все, кто спал на земле, услышали этот гул – земля будто гудела изнутри, подрагивала и стонала. Воины почуяли это еще до того, как запели рожки дозорных: вскакивали и спешили туда, откуда неслись команды десятников и сотников, собирались в отряды. Ибо с печенегами никогда нельзя быть уверенным наверняка, чем обернется встреча, даже когда она сговорена заранее. А тут вон их сколько!..
От восхода солнца надвигалась огромная орда. Даже в росистое утро эту массу облаками окутывала пыль, поднятая копытами коней и колесами повозок. Шли огромные стада, окруженные верховыми, ползли арбы, вокруг которых, родами и семьями, ехали печенеги: мужчины в черных колпаках или меховых шапках, женщины тоже верхом, да и дети – некоторые совсем мальцы, ибо у кочевников ребенка сажают в седло даже раньше, чем он научится бегать. Слышалась гортанная перекличка, щелканье бичей, скрип колес, блеяние и ржание, собачий лай. Земля колебалась под ордой, и весь этот шум катился перед ней, поднимаясь вместе с пылью, в которой силуэты кочевников и их скота казались призрачными тенями. Все вместе представляло собой дикое, но величественное зрелище.
