Темнота благосклонна; она не говорит слов, которые приходится повторять на свету. Истории, рассказанные в темноте, не так опасны, как те, что поведаны при свете дня. Духи не всегда хорошо видят в темноте, а на солнце они всемогущи. В доме Мальчика-который-был рассказывают историю о женщине, которая ушла к воде, а вернувшись домой, никогда уже не была прежней.
Сперва его прикосновение было прохладным и влажным. Я помню его до того, как он ушел туда, к воде, до того, как пропал из Волчьей деревни. Когда ему казалось, что я не смотрю, он, бывало, бросал на меня взгляд из тайника, укрытого за колодцами глаз. Словно облако тьмы среди ясного дня, он окутывал меня взглядом – и по моим улыбкам догадывался о своей победе.
Али Анугне О Кхаш, тот, кто потом станет Мальчиком-который-был. Говорят, он был самым высоким из высоких, самым смелым и самым красивым, и я тоже так считала. Мои сестры и кузины произносили его имя только шепотом, а когда он проходил мимо, опускали глаза, отворачивались и делали вид, что не видят его. Но не я. Говорят, я обязана своей смелостью матери: у нее были мощные обереги, и она пела надо мной защитные заклинания. Однажды ей приснилось, что меня заберут Длинноволосые, но она уберегла меня от их когтей. Поэтому я стала смелой. Поэтому я стала смотреть людям в глаза. Поэтому я стала смеяться от слов старейшины, чьи взгляды пронзали меня, подобно стрелам. Поэтому я стала бесстрашной и смогла взглянуть в глаза самому высокому, самому красивому, самому сильному воину клана Оленей – я, девушка с короткой ногой и кривой стопой.
И он выбрал меня, Айи Танакби, не самую красивую девушку из не самого богатого клана, – хотя мои волосы сияли, а темные глаза были обведены серебром, словно на них легла тень луны; он выбрал меня, несмотря на мою кривую стопу, мою медлительность и короткую ногу. Спрятавшись в пятнистой тени деревьев, я смотрела, как юноши садятся в круг и курят трубки; как под надзором отцов они снимают кору с дуба, обнажая гладкую сырую древесину; как мастерят палки, которые принесут им удачу, учатся призывать оленей, играют на любовь, деньги и женщин. И я, Айи Танакби, стану его погибелью.
Неважно, что станет с его человеческим именем. Рассказы о том, каким он был, о ночи, когда я мечтала о тепле его прикосновений, не передадут, что он для меня значил, – а я больше не увижу этого его лика. Его прежнее имя для меня умерло, а вместо теплых объятий мне досталось лишь прикосновение холодной, сырой коры и упругой кожи, прикосновение льда, в который он обратился. Я больше не произношу его имени: теперь его полагается называть иначе.
– Али Анугне О Кхаш, – шепчут они, прикрывая рот рукой. – Мальчик-который-был.
В день моего рождения отец неумолчно пел в темноту песни – так пугало его молчание моей матери. Больше никто из ее детей не появлялся на свет без страха перед будущей жизнью. Больше никто из ее детей не приходил в этот мир с песней на устах. Больше никто из ее детей не был хромым, не рождался с короткой ногой и кривой стопой. Она мечтала обо мне и силой мечты вызвала к жизни – создала меня своими словами, песнями и звуками свирели отца; но она никогда не видела меня такой, какая я есть, со сломанной ногой и вывернутым бедром. Больше никто из ее детей не выходил из ее тела с широко распахнутыми глазами, будто обведенными луной, бросая вызов одним своим взглядом. Лишь те, кто родился с открытыми глазами, могут выманить Маленький народец в наш мир – ведь они смельчаки, которых Маленький народец желал бы оставить себе.
Моя мать не хотела искушать Хутук Аваза своими криками, ведь тогда они решили бы, что я – одна из них, и забрали бы меня туда, где вода, земля и воздух встречаются в норах под землей, где вода бьет ключом, напевая свою песню, а воздух с шипением ищет путь наверх. Едва у нее начались схватки, она изгнала из дома все связанное с водой, отослала прочь мужчин и сестер и зажала рот, чтобы никто не слышал ее криков; затем, волна за волной, она вытолкнула меня из своей утробы на берег. Я тоже не
