– После смерти родителей я пошла бы к дядьке Сордонгу, он же мой родич. Но багалык убил его. Пусть теперь сам за меня отвечает.
В последних рядах засвистели, заулюлюкали, но передним понравились неожиданно здравые рассуждения девчонки. Послышалось несколько одобрительных выкриков.
– Сколько тебе весен? – спросил Силис в смятении.
– Двенадцать.
Прибавив себе целых три весны, Олджуна прикусила язык. Сообразила, что зря соврала. Слишком, скажут, большая, чтобы жить с вдовцом. Ведь из-за смерти жены он не перестал быть человеком-мужчиной.
– Наверное, столько, – поправила себя тут же. – Или меньше, не знаю.
Как Олджуна и ожидала, люди сперва воспротивились:
– Дак она ж на пороге к замужеству!
– Негоже одинокому воспитывать такую взрослую девицу.
– Вот и выраштит шебе жену, – прошамкали из стариковского ряда.
– Нашли девицу, – проворчал костоправ Абрыр. – Молоко на губах не обсохло.
– Почему бы Хорсуну не удочерить сиротку? – вякнула старушка с соболем на торчке шапки. – В наказ и прощение.
Женщины оживленно закивали, растроганные добрым, по их разумению, поворотом дела.
– Что в этом плохого?
– Разумная плата за дядькину смерть!
– Девчонка и при родителях-то была беспризорной.
– Пусть скрасит жизнь багалыку…
Силис колебался, жалея девочку и Хорсуна. Видано ли! Не бывало такого, чтобы воина, тем более воеводу, приневоливали нянькаться, да еще с девчонкой! Что за нелепица, неужели сход поддержит? Чуждое, почти вражье багалыку дитя. Воплощенное напоминание друг другу о страшных днях и потерях, о несостоявшемся семейном счастье и разнесенном по ветру пепле сгинувшего аймака… Кто досмотрит за Олджуной? Разве только Модун?
В сомнениях и беспокойстве старейшина обернулся к почтенным старухам:
– Как вы думаете, Хозяйки Круга?
Старухам не надо советоваться вслух. Всем известно, что их мысли, словно текущие по земле весенние ручейки, сообщаются между собой. Мать Силиса, осуждающе прищурив вежды, разомкнула уста:
– Ты нарушаешь правила, предводитель. Свои выводы мы огласим в конце схода.
Старейшина стушевался, краснея. Надо же, забыл о правилах, несуразный! Что за щекотная заноза вдогон за суетными мыслями вникла нынче в его непривычно поспешный язык?!
Не дожидаясь прочих высказываний об участи Олджуны, Силис решил положиться на суд женщин. Мужи, как ни странно, их поддержали. Больно у девчонки вид был встрепанный и отчаянный. Неприкрытое горе в глазах, и худосочная-то какая, щупленькая, будто весенняя лисичка. Двенадцати весен на вид нипочем не дашь, от силы девять… Ну, то понятно. Известно, чем кормилось дитя в вечно голодном Сытыгане.
Пожалели малую. У многих дома такие же дочери-отроковицы. Подружками станут сиротке. Помнится, осиротевших парнишек брали когда-то в Двенадцатистолбовую. Всей дружиной растили добрых ботуров. Пусть теперь будет девочка. Женщины заставы помогут Хорсуну воспитать ребенка, не повинного в грехах отцовского рода.
У старейшины кругом шла голова. На очереди стояла следующая забота. Как к этой закавыке, столь же нелегкой, люди отнесутся? Сегодня шаткое настроение схода колыхалось туда-сюда, будто подвешенный к верхушке коновязи беличий хвост-колдун – ветродуй, упреждающий об изменчивых направлениях больших и малых ветров.
Не раз всем народом ставили юрты для тех, кто по разным причинам не был на то способен. День-два – и готово жилье. Морозов нет, еще можно успеть… Силис мешкал, затрудняясь сказать о постройке нового дома для многодетной семьи Лахсы и Манихая. Их невеликая юрта давно трещала по швам, и удивительно, как вовсе не развалилась в бурю. Манихай потихоньку сам бы мог расстараться, да не дождешься. Силен муж-человек на гулянье, слаб на работу. Даже подростки повторяли ходившую о нем поговорку: «Пока топор нападает, полено знай отдыхает». Лахсу же недолюбливали за пристрастие к сплетням-пересудам. А Сандал с Тимиром, будто нарочно, прибытили к непутевому семейству новорожденную – подкидыша, оставленного в непогоду у жреческого порога неведомой кукушкою-мамкой. У старейшины имелись свои догадки, чей это ребятенок… да то другой разговор, не на людях.
