женщине показалось, что это ее собственный ребенок, вопреки всем непогодам жизни рожденный от любимого человека.
Может, буря стронула с места заскорузлое бытие и на Земле все потихоньку стало меняться? Все-все. Даже Манихай и убеждение Лахсы о себе, что она скверная мать и человек так себе.
Взъярившись на слова мужа о бесполезности девочек, Лахса тут же опомнилась и подсела к нему, подпустив ласки:
– В доброй юрте выправится, Манихай, твое отсырелое здоровье.
– Я про юрту новую песню придумал, – важно сказал Дьоллох. – Отец мне помогал.
Манихай смущенно замахал руками:
– Иди, иди со своими песнями!
– Пусть споет, – попросил Силис. – Я же еще не слышал.
И мальчик запел. Украшениями слов песня не блистала, зато в ней было много переливчатых рулад и трелей. Затейливые звуки лились из губ Дьоллоха легко и свободно, как терпкий молочный напиток из горлышка кожаного бурдюка. Разносились, будто по ветру, перезвоном плотницких топоров, вились кружевными стружками из-под ножа и завитками дыма из утренней трубы…
Силис закрыл глаза. Вначале в темноте закружились красные точки, и вдруг новая, чудесная юрта Лахсы и Манихая, словно уже построенная, предстала перед ним вживе. Большая и гладкая, с крепко сбитой усеченной крышей, со скатывающимися вкось боками, плотно мазанными навозом и глиной. С опрятной дверью в восточной стене и праздничными, ярко вспыхивающими на солнце окошками.
Песня кончилась, а Силис все не мог открыть глаза. Дьоллох обиженно потыкал его пальчиком в бок:
– Ты, что ли, уснул?
– Нет… Но сон, кажется, видел, – улыбнулся Силис. – Спасибо, друг. Давно мое сердце так славно не тешилось пением. Однако пойду. Заждались дома меня.
Накинув доху, постоял у двери.
Собираясь натереть малышку сливками, Лахса подогревала ее у огня. Розовое тельце ребенка светилось издали, как пятно рассветного окна. К колену няньки прижался Атын, грызя жареную заячью ляжку, и одна из собак заботливо облизывала его чумазое личико. На шестке в куске бересты сушилась толченая древесная труха – присыпка от младенческих опрелостей, хорошо дубящая кожу. Над старой люлькой висел детский оберег – скукоженная медвежья подошва.
Дьоллох забрался с ногами в огромный котел и самозабвенно выскребал щепкой остатки пригоревшего мяса. Высунулся из-за краев и сообщил Силису:
– Я уже думаю песню про «что такое красиво». Когда ты опять придешь в гости, я тебе ее спою!
Ох сколько народу на строительство пришло! У Лахсы глаза оказались на мокром месте. Прослезилась от счастья, глупая, не ожидаючи такого наплыва помощников. Славно вышло всем миром-то.
Манихай не сидел сложа руки. Бегал-крутился, то лесины таскал, то намешивал залитую кипятком смесь для затирки стен – глину пополам с навозом, дресвой песочной и сенной трухой. Даже не охнул ни разу, хотя больная спина с непривычки большого труда едва пополам не переломилась. Насмелился выпросить у Тимира толику серебра.
– Зачем? – скроил удивленную мину кузнец, будто не знает.
– Земельку под столбами уважить.
– Всякой ерунде веришь, – засмеялся Тимир. Но все же не поленился, сгонял домой на коне, привез камешки светло-серого благородного крушеца.
– Держи. Если веришь, может, и сбудется.
Манихай кинул в столбовые ямины серебро со связками белого конского волоса, полил молоком и топленым маслом. Разбросал у коновязей и в углах двора мелко нарезанное мясо – принес духам дары.
Отосут хорошее благословение молвил. Главный-то жрец не явился. Кто-то сказал, что Сандал отправился с костоправом Абрыром на санном быке очищать окрестный лес от поваленных бурей деревьев.
– Как ребенка отдать – тут как тут, а как доброе дело спроворить – некогда ему, – обиделась Лахса.
Остов юрты – четыре толстых, гладко ошкуренных столба – встали комлями вниз по углам большого квадрата. В полукруглые гнезда столбов легли лицевая восточная и западная балки, а на их концы – южная и северная. Протянув матицу, жрецы сели на нее и устроили пир для домашних духов. Потом тесаные жерди на брусьях-подушках прильнули к балкам и матице, образуя крышу. Плотными рядами лесин поднялись наклонно воздвигнутые стены с отверстиями для нечетных окон. Тимир врубил оконные колоды с решетчатыми рамами, заполненными слюдяным камнем, – комарику не протиснуться. Силис подогнал косяк двери впритирку к бревнам восточной стены, навстречу восходящему солнцу. Глухой распоркой воткнулась понизу кряжистая брусовина порога.
