Где же ты, матушка, умеющая подсказать и утешить? Много минуло весен, а бесталанное дитя твое все еще нуждается в ласке понятливой материнской руки, в спасительных, мудрых словах…
Урана не стала набрасывать рисунок узора отточенным углем, положилась на сметливость внимательных рук. Пусть стараются- вышивают, а она, молясь светлым богам, станет смотреть на них и направлять узор будто бы со стороны. Летучие движения пальцев незаметно соединятся с движением духа, и в душу, может быть, снизойдет успокоение.
Во время работы Урана всегда разговаривала с богами, просила даровать здоровье всем знакомым и близким. Преисполняясь благости, чувствовала себя чороном, полным кумыса. После шитья перемещалась по юрте медленно, осторожно, чтобы не сразу расплескалась, дольше побыла в ней жарко волнующаяся молитва. Похожее чувство знакомо тем, у кого в жилах играет и поет кровь мастеровых предков.
Но сегодня не пришли ни спокойствие, ни созвучие узора с песней.
Урана вспомнила, как мать прикатила однажды на оленях, когда в Месяце мунгхи устоялся санный путь, проведать мужнюю девятивёсную дочку и передать ей кое-какие секреты мастерства.
– Не надо так отрывисто, – учила она. – Помнишь, как ровно и гладко снует в речных волнах солнечная дорожка? Так же и тут. Оборотистая игла, гляди, лучиком нырнула в полотно и вынырнула, нырнула и вынырнула, оставила след меленький и прямой. Шорох правильного шитья-вышивки близок к мерному плеску волны. Пальцы внемлют ему, слышат, слушают и слушаются. Живой струйкой льется строчка. Она называется «лесенкой». Есть еще строчки «небо», «ураса» и «стебелек». Идешь по земле и все подмечай: виток тумана над излучиной, изогнутую ветку в инее, отпечатки мышиных лапок на снегу. Смотри, как ярко лето и осень расшивают землю крашеными нитками. Сядешь вышивать, вызовешь в памяти земную красоту, и она вникнет в нити и петли, ляжет в твои узоры. Помни, дочка, твоя работа – лицо твоей души.
Урана тогда как раз простудилась. Ночью ей было жарко, тело горело. Мать встала, наново перестелила разметанную постель, напоила дочь каким-то снадобьем. А утром спросила:
– Что за сны тебе снились?
– Цветные, – слабым голосом отозвалась Урана. – Сперва было темно и страшно, а после вдалеке увиделся выход. Я приблизилась к дверце. За ней – небо сплошное, да какое красивое! Лучами прошито, голубые звезды мерцают сквозь пеструю радугу, все вперемешку. И я поплыла по небу. Внизу зеленая земля сквозит, высятся горы и скалы. Большая Река течет, обликом ласковая, будто добрая бабушка…
– Быть тебе мастерицей, – сказала задумчиво мать.
Позже Урана сдружилась с Большой Рекой. Летом часто сидела на обрывистом берегу мыса в тени прохладного ельника, наблюдая за просвеченными солнцем волнами. Привыкла ходить сюда. Обидевшись на кого-нибудь, выплакивала реке-бабушке свои детские горести. Норов реки зависел от вёдра или ненастья, но волны всегда успокаивали Урану, участливо пришептывая либо негодуя и шумно браня обидчиков.
А еще девочку изумляли речные одежды и украшения. Взбитые оборья облачной пены, лунная гривна со стелющимися до берега серебристыми полукольцами, сверкающее зимнее убранство с прошвами тропинок к подсиненным полыньям… Река хранила на дне множество земных и человеческих тайн, а в волнах ее, словно в сдержанных пальцах искусницы, скрывались нерастраченный пыл и усердие существа, не ведающего безделья.
Как в детстве, Уране захотелось сейчас же бежать к Большой Реке, поглядеть на ее осенние перемены и, может, совета спросить. Вдруг да что складное подскажет река-бабушка. Отложила вышивку в короб, оделась наскоро, но не успела завязать ремешки на торбазах – муж зашел и сразу сурово:
– Ты куда?
– В коровник, – опустила голову женщина, мучительно краснея.
– Коровы нынче так возгордились, что допускают до вымени только в хорошей дохе? – съязвил Тимир.
– К реке я, – еле слышно призналась Урана. – Посмотреть на нее. Просто так…
Он усмехнулся:
– А то никогда не видела. Не ври мне. Шибко не по нутру мне кривда, знаешь ведь. Ну, иди, иди, любуйся своей рекой, не держу.
Кузнец понимал жену. Он тоже умел находить красоту там, где ее мало кто замечает. На душе у него сегодня было светло. Урану стращал больше по привычке и убеждению, что баб следует держать в строгости.
Тимиру отменно удался сложный заказ. Силис попросил его отлить хому?с[77] – певучую вещицу, ясным эхом повторяющую звуки неба и леса подобно тому, как пластина слюды отражает все, что находится перед
