тепло.
– Натан?
Я поднимаю веки. Он лежит на боку, опираясь на локоть, и смотрит на меня серьезно и с тревогой. Он произносит:
– Мне надо с тобой поговорить. – И отводит глаза – значит, правда, нервничает. Потом поднимает руку – золотое кольцо блестит у него на пальце – и добавляет: – Об этом.
– Я же обещал сделать тебе подарок. Это и есть мой подарок тебе.
Сначала он молча смотрит на меня все тем же серьезным взглядом, потом опускает глаза и начинает вертеть кольцо на пальце, как будто думает о нем, а потом открывает рот, но я опережаю его и говорю то, что планировал сказать.
– Злишься, да? Я так и думал.
Вид у него растерянный.
– Нет, не злюсь. – Он говорит это искренне и при этом слегка покачивает головой. – Определенно не злюсь.
– А я так понимаю, что злишься, потому что думаешь, что знаешь толк в подарках, и как их делать, и всякое такое, а я вот тебя перещеголял, и мой подарок оказался лучше твоего.
Он улыбается – понимает наконец, что я его просто подкалываю, – и снова встряхивает головой.
– Да, ты правда меня перещеголял. Мне и в голову не приходило, что ты когда-нибудь подаришь мне такое… Честно говоря, я вообще не ждал от тебя никаких подарков. Но это кольцо твоего отца, и…
– Да, это кольцо принадлежало моему отцу, до него – деду, а может, еще и прадеду. И вообще, это старинная семейная драгоценность Эджей. – Я снова его дразню, хотя и говорю чистую правду.
– Натан, это слишком дорогая вещь.
– Да, дорогая и очень важная для меня: это все, что осталось мне от отца в наследство. Ну, не считая Фэйрборна и охотничьей пули, конечно. Короче, это кольцо – единственное, что он подарил мне, и поэтому я хочу подарить его тебе.
– Натан…
– Я долго об этом думал, и я уверен. Я хочу, чтобы оно было у тебя, и мой отец не возражал бы, я знаю.
Глаза Габриэля наполняются слезами.
– Оно твое. Навсегда.
Его слезы наконец проливаются, и мы целуемся снова и снова.
Часть третья
Потерянная половина
Проблема пятьдесят первая
Мы снова у Селии, в новом лагере номер один. С Леджер мы провели неделю: отдыхали, учились, работали над дарами и проверяли защитную силу амулета всеми способами, какие могли придумать. Потом Леджер направил нас обратно в географическую комнату, откуда мы попали сначала в Нью-Йорк, а еще через день – сюда.
Я почти ничего не рассказываю Селии о Леджер – он любит секретность, зато говорю ей об амулете и своей неуязвимости.
Мне любопытно узнать, что будет, когда Селия испробует на мне свой дар. Я ненавижу этот ее звук. Если я и боюсь чего-нибудь на свете, то именно его. И дело тут не в боли, а в памяти, в стыде, в том, сколько раз я валялся на полу в слезах и соплях, – и все из-за этого звука. Но теперь мне даже хочется, чтобы она пустила его в дело. И ей, похоже, тоже не терпится.
Я широко улыбаюсь ей и предлагаю:
– Ударь меня сначала кулаком в лицо.
Она разминает пальцы, складывает их в кулак, который тут же выбрасывает вперед: солидный правый хук.
И я кое-что чувствую: не боль, а восторг при виде Селии, которая складывается буквально пополам, прижимая разбитую руку к телу. Она выпрямляется и, напрягая все силы, залечивается.
– Как по железу бьешь, – говорит она.
Но этого ей, разумеется, мало, и она пробует сначала заколоть меня, потом застрелить, а когда ей приходит в голову меня повесить, я говорю «хватит». И предлагаю использовать шум.
Она спрашивает:
– Прямо сейчас? Может, тебе надо подготовиться или что-то в этом роде?
– Нет, защита действует постоянно, вроде как неснимаемая броня. – И в меня тут же ударяет волна шума. Только теперь это ни капельки не больно, да и слово «ударяет» тут не совсем подходит. Просто я слышу высокий, неприятный звук, похожий на скрежет, который доносится откуда-то издалека и раздражает меня не больше, чем чье-нибудь безголосое пение.
