Филиппина довольно долго молчала, прислушиваясь к стуку своего сердца. Ей было так хорошо в объятиях Альгонды!
«Непристойно! Противоестественно! Аморально!» — Аббат Мансье захлебнулся от возмущения, когда на исповеди мадемуазель де Сассенаж призналась ему в своем сладком прегрешении. Это случилось спустя три дня после их первых с Альгондой объятий. На Святой Библии она поклялась больше этого не делать. Филиппина прикусила нижнюю губу. Сколько раз потом она нарушала эту клятву? Она не считала, но во время последующих исповедей, когда священник, откашлявшись, замогильным голосом спрашивал из-за зарешеченного окошечка, совершала ли она… «Ну, вы понимаете, мадемуазель… Это самое… Дитя мое, да или нет?» Филиппина быстро говорила «нет!» и слышала, как он с облегчением вздыхает. Небеса покарают ее, в этом не было сомнений. Однако даже под страхом кары небесной она не смогла бы расстаться с Альгондой. Сможет ли она принести эту жертву теперь, если ее горничная останется в Бати? Как сможет она заснуть, представляя их с Матье в постели за стеной, разделяющей две комнаты? А если не здесь, то где их поселить? Разумеется, не в комнатах верхних этажей. Ни один хлебодар не удостаивался такой чести. Нужно будет открыть правду, хотя перед ее придворными будет неловко признать, что их так долго водили за нос.
Филиппине вдруг стало очень грустно. Ее желания исключали друг друга. А если ей удастся убедить принца Джема перейти в христианство, сможет ли она рассчитывать на кое-какие поблажки со стороны неба? Но как быть с ее окружением? Рассказать всем, что дама Альгонда так влюбилась в хлебопека, что решила выйти за него замуж? Непристойно. Незаконно. Противоестественно. На этот раз возмутится не церковь, а знать. А может, превратить грешное в праведное? Сделать Матье дворянином? Но под каким предлогом? Даже если отец позволит ей это сделать, Луи наверняка возмутится. И еще: если удастся уладить все противоречия, каждый раз, когда пальцы Альгонды коснутся ее волос, она будет ощущать укол желания в низу живота. Она уже сейчас желала ее, ведь малышка Элора, сама того не ведая, на много недель лишила Филиппину ее ласк. Она желала Альгонду, несмотря на то что была увлечена принцем Джемом.
Филиппина вздохнула.
— Матье не захочет делить тебя ни с кем, я в этом уверена. Но, думаю, мне понадобится время, чтобы с этим смириться.
Альгонда поддела указательным пальцем ее подбородок и приподняла, чтобы посмотреть в глаза. Именно такого ответа она и ожидала.
— Не будем торопиться, моя госпожа! Поверь, ты очень скоро забудешь меня в объятиях Джема.
— Очень скоро? На это не стоит рассчитывать! Я отдамся ему, только если он станет моим супругом. А это вряд ли случится скоро. Все в этой жизни так запутано…
— Ты права, моя Елена, в жизни все непросто. Да, совсем непросто. Но можешь быть уверена: что бы ни случилось, я никогда тебя не покину.
— Они тут! Господи милосердный! Они тут!
Услышав этот испуганный женский голос, Муния открыла глаза. Лина вскрикнула снова — пронзительно, громко, — а потом закрыла рот рукой. Бедная женщина только что обнаружила на тропинке, среди камней, сплетенные в объятиях тела Мунии и Ангеррана. Она попятилась, оступилась и упала бы, если бы Катарина не успела вовремя ее подхватить.
— Я вас предупреждала, кузина! Я могла бы найти их сама, без вашей помощи! — проворчала Катарина, помогая дрожащей от волнения Лине принять устойчивое положение.
— Д-д-дьявольщина!
— Сейчас нам ничего не угрожает. Они выходят только ночью, — сказала Катарина, проследив взглядом за указательным пальцем Лины.
И вдруг она застыла от изумления. Перекрестилась. И бросилась туда.
Младшим мальчишкам, которые понятия не имели о том, какую страшную ночь довелось пережить их матери и тетке, поручили пасти стадо коз на противоположном склоне холма. Время от времени, заглушая блеяние коз, их смех доносился до хижины. Детское веселье и теплые лучи солнца привносили в хижину дыхание жизни, прогоняя повисшую в ней тяжелую тишину.
— Вы правда не помните, что с вами случилось? — в который раз повторила свой вопрос Катарина, наполняя две глиняные чарки собственноручно приготовленным напитком и по очереди протягивая их Мунии и Ангеррану.
— Ничего не помню! — сказал Ангерран, потирая затылок.
Катарина предположила, что сзади ему в голову попал камень и оглушил его. И все же, несмотря на тот факт, что в памяти образовалась черная дыра, Ангерран не был склонен с ней согласиться. Он помнил, как обнял Мунию, как звякнул о камень брошенный меч. Но ведь было еще что-то! Муния, как и супруг, с сомнением покачала головой. У нее тоже болела голова, и
