Императрица пристально посмотрела на него.
— К сожалению? Неужели? Вы каждый день ведете дела с его завоевателем, купец. Ваш сын сейчас там, торгует с ним.
Дживо склонил голову.
— Мир приходит к нам так, как приходит, ваша милость. Мы можем умереть по глупости, или мужественно, или жить, как обычные люди. Мы не все рождены, чтобы стать героями, и мир лучше войны для большинства из нас.
Снова наступило молчание. И Леонора в этой тишине сказала, словно желая изменить настроение:
— У меня возникла одна мысль. Госпожа, вы знаете мозаики в Варене? В тамошнем святилище изображены две императрицы Сарантия, одна напротив другой. Говорят, этим мозаикам тысяча лет. Когда-нибудь мы можем поехать туда, вы и я, если вы…
— Правда? Зачем нам смотреть на изображения шлюхи и женщины из варваров, представленных миру достойными пурпура?
Слова — это оружие. Драго прикусил губу. Он видел, что его работодатель снова потрясен. А Леонора нет. Она сказала (и Драго Остая никогда не забывал это мгновение):
— Простите меня, императрица, но известно, что основатель рода вашего супруга был армейским офицером с восточных земель, он также не был сыном супруги своего отца. Ваш муж, да хранит его Джад под своим кровом, как все знают, плохо подготовился к вторжению османов, а ваш сын, который, несомненно, сейчас у бога в его свете, проявил храбрость на стенах и безрассудство в гибели, но это безрассудство включало безразличие к судьбе полумиллиона жителей города. Я никогда не поставлю под сомнение ваше право на гнев, моя госпожа, но разве необходимо распространять его на всех? Даже на давно умерших женщин? Я только задаю вопрос, и я понимаю, что вы утомлены. Как и я.
У Драго возникло впечатление, будто только что выстрелила пушка. Будто корабль врезался в борт другого корабля, сокрушив его. И это сделали одни только слова, произнесенные спокойно, даже мягко.
Леонора Валери, решил он в тот момент, вряд ли нуждается в его защите, если только сама о ней не попросит.
Он ждал ответного взрыва, но его так и не последовало. Вместо этого, к его изумлению, женщина, которая когда-то была императрицей, слабо улыбнулась младшей.
— Интересно, — прошептала она. — Мы ошиблись. Вы не испугались. Не все из нас боязливы.
— Не во всех случаях, — ответила Леонора. — У меня много страхов. Я бы хотела, чтобы вы оставались рядом со мной еще долго.
Императрица кивнула головой, и сделала это милостиво.
— Мы не покинем вас. Время зависит от бога, как и все остальное. Сейчас мы удалимся, и проведем вечерние молитвы, и сегодня вечером поедим у себя в палатах, — она помолчала. — До утра, Старшая Дочь Джада.
— До утра, императрица Сарантия.
— Сарантия больше нет, — повторила старая женщина.
Драго снова ощутил внутри себя эту тяжесть, годы и годы тяжести. Он смотрел, как она повернулась и удалилась в свою комнату, пройдя через тень.
Вскоре после этого он отвез своего работодателя обратно по неспокойным водам гавани, а солнце садилось позади них, освещая красные черепичные крыши Дубравы.
Две женщины ждали ее в доме, служанка и послушница, но на минуту она осталась, наконец, одна, впервые за этот день. Леонора задержалась на террасе, наблюдая, как садится солнце.
Дочери Джада вскоре соберутся на молитву в их маленьком святилище, будут молиться о Джаде в его битвах, и о самих себе в грядущей ночи, и о тех, кого они потеряли, и все назовут разные имена.
А сейчас, сидя за столом, ощущая, как бриз становится прохладнее с наступлением сумерек, она попыталась вызвать в памяти лицо Паоло и обнаружила, что ей трудно это сделать. Слегка запаниковав, она попыталась вспомнить Якопо Мьюччи, который умер всего лишь в начале весны, и его лицо тоже не сумела увидеть ясно. Двое мужчин, с которыми она спала. Разве она не должна удержать их в памяти? Разве не должна?
Но нет. Их лица она видела смутно в этот вечер. Зато ясно видела лицо своего отца в те давние годы, когда он возил ее в Варену (она понятия не имела, почему на нее нахлынули эти воспоминания), и он поднял ее, без всяких усилий, на руках вверх, чтобы она увидела над головами остальных посетителей двух императриц на мозаиках, на тех стенах. А потом его лицо, изменившееся и не изменившееся, сегодня утром. Когда она сказала, что оставит ему жизнь и позволит уехать.
Она не плакала. Могла бы заплакать, никого рядом не было, кто мог бы это увидеть, но она не заплакала. Она смотрела, как
