Окунувшись в царство благоухающих цветов, я брел по аккуратным дорожкам меж обширных клумб, каждая из которых являлась произведением искусства. Пели птицы, искрились бриллиантовыми россыпями брызги фонтанов и оросителей, а впереди возвышался стеклянный дворец, пылавший в лучах арбализейского солнца. Главная оранжерея, построенная по заказу давно покойного, но увековечившего свое имя мецената Иеронима Уваро, действительно походила на дворец. Она уступала размерами лишь знаменитому стеклянному куполу Большой феодальной оранжереи Ингры и главной оранжерее Императорского ботанического сада Мескии.
Кроме нас по территории этого прелестного места передвигались бесчисленные садовники, а гиды вели за собой группы посетителей.
– Прелестное гнездышко, богиня мне свидетельница. Ведите нас, зеньорита.
– А сами вы не знаете, куда идти? – прорвалось из нее накопившееся раздражение, смешанное с ехидством.
– Господин, мне кажется, эта кошка слишком много о себе возомнила. Позвольте, я вырву ей тот крохотный позор, что по шутке природы она считает своим хвостом.
Ярость тигрицы вскипела с такой силой, что, будь она чуть менее сдержанной, пролилась бы кровь.
– Мне стыдно за твое поведение, Аделина.
– Простите, хозяин, этого больше не повторится. Простите, зеньорита.
Тихо рыча, тигрица двинулась вперед, оставляя за собой шлейф красного гнева.
Главный вход в стеклянный дворец тщательно охранялся. Охранники прятались за специально выращенными живыми изгородями, откуда присматривали за всеми входящими и выходящими, но сами оставались незримы. Перед дверьми нас попросили сдать оружие. Круглыми глазами рассматривали привратники горку колющего и режущего, которую Себастина сдала им по моему приказу. Они просто не верили, что можно носить все это на себе так незаметно. Я расстался с револьвером и изъял из рукавов ножи; трость тоже проверили, попытались открыть, но не смогли, и им пришлось поверить, что это лишь обычная трость. Когда же мы наконец попали внутрь оранжереи, к беспощадному жару Арбализеи прибавилась еще и удушливая влажность. Однако я не мог не признать, что там было красиво.
Под стеклянными сводами раскинулся сад, который воссоздавал лишь слегка окультуренный участок тропического леса. Повсюду раскинулись высокие заросли папоротников, арум и фикусов, мшистые ковры покрывали стволы деревьев, лианы свисали с ветвей, тут и там пылали яркими красками бутоны каттлей, дендробиумов, пафиопедилумов, иных орхидей, а еще гибискусы, антуриумы, мединиллы, бромелии и другие восхитительные творения природы. С одного фруктового дерева на другое перелетали красочные райские птицы, и под стеклянным сводом слышались нескончаемые трели, а внизу меж кустарников и древесных корней текли ручьи и целые речушки, вливавшиеся и выливавшиеся из прудов и прудиков, составлявших последний штрих в картине воссозданной экосистемы тропического биома.
Оранжерея была открыта для посетителей всего два дня в седмицу, и в те дни она пользовалась ажиотажным интересом. Остальные же пять дней управители ботанического сада держали стеклянный дворец закрытым, ссылаясь на постоянную необходимость поддерживать хрупкую экосистему. Отговорка эта, прямо скажем, являлась брехней. Пять дней в седмицу внутри оранжереи работал и практически жил тот, кому на данный момент она и принадлежала и кто содержал немалую часть ботанических садов Иеронима Уваро на собственные деньги. Этим таинственным богачом являлся некогда знаменитый путешественник, художник, отставной офицер арбализейского военного флота, действительный королевский советник, глава тайной службы государственной безопасности Арбализеи Хайрам эл’Рай.
Чтобы попасть в убежище местного хозяина, следовало сойти с одной из выложенных гранитом дорожек и ступить на растительную экспозицию, где в зарослях раскидистых папоротников пряталась тропа вглубь леса. Двигавшиеся по тропе люди находились под присмотром незримых наблюдателей сверху. В кустах, за стволами и на ветвях деревьев прятались телохранители и опытные убийцы, которых я мог различить лишь по наличию эмоционального фона.
В «сердце» леса, в самой недоступной и невидимой ниоткуда точке, сокрытой зелеными зарослями, пряталась крохотная круглая площадка, выложенная редким зеленым мрамором и окруженная мраморными же бортиками, к которым были приставлены картины. Много картин. Там же имелась изящная садовая скамья и восьмиугольный дастархан с серебряным чайным сервизом, а чуть поодаль расположился уголок художника: низкий мольберт, раскладной столик с быстросохнущими красками, палитрами, банками и кистями. Сам творец как раз работал кистью, нанося мазок за мазком. Заслышав наши шаги, он передал палитру одному помощнику, а двое других принялись тщательно вытирать сухие старческие ладони.
Хайрам эл’Рай был не стар, нет, его возраст уже давно перетек в категорию «древность», и мало кто из тэнкрисов когда-либо достигал того же предела. Императорская фамилия Мескии не в счет, разумеется. Ему было чуть больше четырехсот, и признаки старости уже составляли всю его внешность. Эл’Рай был настолько стар, что давно потерял возможность ходить, его кожа
