Брона захлопала тяжелыми веками. Когда в июне Вида явилась в замок, она была просто красавицей: на ее щечках будто розы цвели, а волосы блестели, как вороново крыло. Графиня отобрала ее лично, чтобы та несла ее шлейф от будуара до туалетной комнаты, где Зузана с изрытым оспой лицом колдовала над лосьонами и мазями. Теперь грудь Виды обвисла и сделалась плоской, лицо осунулось, и сквозь прозрачную кожу просвечивали скулы. Во впавших глазницах васильковые глаза, некогда такие живые и веселые, потемнели до сливового цвета. Она никогда не выглядела крупной, но теперь она скукожилась до размера ребенка.
Другие девушки тайком давали ей объедки с собственных тарелок. Кусочек мяса или корочка черствого хлеба путешествовали с одних колен на другие под столом, пока не добирались до голодающей Виды. Если б Гедвика заметила, то отхлестала бы служанок по щекам и, что гораздо страшнее, доложила бы графине об их предательстве.
Однажды, когда Гедвика задержалась в покоях графини, голод заставил Виду выйти из-за стола. Другие служанки не сказали ни слова, когда она подошла к холодной кладовой у входа на кухню. Кладовая была набита тушками птиц, копченым беконом, свежими яйцами, сырами; там стояли деревянные ведра со сливками и горшки со свежим сливочным маслом. Но самые страшные танталовы муки доставлял большой глиняный кувшин, наполненный желтым гусиным жиром, более густым и питательным, чем масло.
Ее изголодавшееся тело затрепетало от желания отведать лакомство, тощие руки взлетели к кувшину, как птицы на насест.
– Если только прикоснешься, будешь строго наказана, – раздался скрипучий голос.
Обернувшись, Вида заметила Брону с черпаком в руке, от которого в холодном воздухе поднимался пар. Несколько капель супа капнуло с черпака на гранитный пол, и Вида, упав на колени, пальцами вытерла мясной бульон и засунула их в рот.
– Я умираю с голода, – заплакала она, ее плечи затряслись, и из запавших глаз покатились слезы.
– Это не мое решение, – проговорила повариха. – Убирайся из моей кладовой.
Брона протянула руку, благоухающую запахами пищи, и поставила истощенную девушку на ноги. Пальцы поварихи нащупали только кости, и сердце старой женщины сжалось.
Брона отвела Виду на кухню, где от острых ароматов готовящейся еды у девушки подогнулись ноги.
– Посиди здесь, у огня, – сказала повариха, – погрей свои кости.
Вида опустилась на трехногий табурет у очага, ее лицо сморщилось, на покрасневших щеках блестели слезы.
– Но зачем графине морить меня голодом? – воскликнула она. – Я верно ей служила.
Дородная повариха подняла деревянную ложку и сильно ударила по железному котлу с супом.
– Твоя верность тут ни при чем, – сказала она, качая головой, отчего ее жирные подбородки заколыхались, и, наклонившись поближе, понизила голос. – Она ненавидит твою красоту. Это твое проклятие.
Запах мяса в ее дыхании был пыткой для изголодавшейся девушки.
– Моя красота?
– Она выбрала тебя за красоту, а теперь уничтожит ее. А если ты умрешь, это ее ни капли не побеспокоит.
– Что же мне делать?
Старая Брона огляделась по сторонам и даже посмотрела вверх на стропила, словно там мог притаиться шпион.
– Беги,
Глаза Виды наполнились слезами.
– У меня больная мать. Те гроши, что я приношу, хоть как-то поддерживают в ней жизнь. В Чахтице мне не найти работы, разве что проституткой.
– Лучше голодать или продавать свое тело, чем увидеть гнев графини.
Быстрой походкой вошла Гедвика и потребовала еще один ломтик бекона. Заметив Виду, она состроила кислую мину.
– А ты что тут делаешь? Выпрашиваешь поесть?
– Она ничего не получила, – ответила повариха. – А тебе какое дело, Гедвика? Ты жрешь больше, чем гусь, которого кормят на убой.
– Графине нравится, что я полная, – вспыхнула Гедвика. – А этой – я знаю, что ей предписала графиня. Нечего ей тут делать.
– Здесь я хозяйка, шлюха, – прорычала повариха и замахнулась на нее ложкой. – Думаешь, я не знаю, чем ты занимаешься по ночам? Убирайся!
– Вида пойдет со мной, – огрызнулась та.
Повариха выпятила нижнюю губу, как карниз, и так потянула Виду к себе, что ослабшая девушка чуть не упала.
– Запомни мои слова, – шепнула ей Брона.
– Графиня узнает о твоем вероломстве, повариха, – пригрозила Гедвика.
