Первым, кто ему написал в этот вечер, был Даниил.
«Привет! Ты как?»
Рома не знал, что ответить, и поэтому просто выбрал из галереи картинок самую угрюмую рожу.
«Ясно. Я тут подумал. Больше никогда».
«Да, – ответил Рома. – Никогда».
Потом встал, поднял маски с пола, сложил одна на другую и засунул глубоко под диван. Сожжет потом как-нибудь, при случае.
Даниил тоже не спал всю ночь. А может быть, что и задремал ненадолго, сам того не заметив и приняв за сон рой диких, ярких, кричащих, обрывистых мыслей и образов, мятущихся, как охваченная паникой толпа. Еще он думал о Лиле. Хотел позвонить ей, но вспомнил, что не знает номера телефона. Даниил открыл ее страницу в социальной сети и послал сообщение: «Ты в порядке? Как самочувствие?» – и, подумав, приписал: «Я беспокоюсь». Прозвучало по-взрослому. Лиля ничего не ответила.
Первым, кого Даниил увидел ранним утром, был водитель Андрей, растрепанный, встревоженный и запыхавшийся.
– У вас все хорошо, Даниил Петрович? До вас родители не могут дозвониться.
Он совсем забыл про телефон: тот лежал на тумбочке в прихожей, темный, разрядившийся и холодный. Даниил подключил зарядное устройство и на протяжении следующих восьми часов слышал голос мамы каждые пятнадцать минут, за исключением того времени, в течение которого они с отцом летели из Москвы в Петербург. При встрече папа крепко пожал ему руку и обнял, долго прижимая к себе и похлопывая по спине. У мамы был такой вид, словно она примчалась домой, готовая сразиться с целым отрядом вооруженных бандитов, чтобы защитить своего сына. Наверное, учитывая характер сегодняшних новостей из Северосумска, ее можно было понять.
Отец быстро уехал, вероятно к Глотовым, а мама осталась с Даниилом и окружила его такой заботой, какой он не помнил с тех пор, как в девять лет болел скарлатиной. Она не отходила от него ни на шаг, тревожно заглядывала в глаза, а вечером даже предложила почитать вслух, что уж не лезло ни в какие ворота. Даниил подумал, что, узнай мама о том, где он был и как провел прошлый вечер, забота и помощь понадобились бы ей самой. Предложение почитать он твердо отклонил и сказал, что хочет побыть один.
– Конечно, конечно, – согласилась мама, вышла из его комнаты и тихонько прикрыла за собой дверь.
Даниил снова вошел в Сеть и увидел, что Лиля изменила фотографию на странице. Вместо нее самой, улыбающейся из вороха рыжих листьев, на аватаре появилась зажженная свеча на черном фоне. Даниил прочитал на городском портале список погибших и все понял. Под картинкой со свечой на странице Лили были стихи.
Даниил подумал и поставил «лайк».
А потом позвонил Макс. Долго мялся, мычал и наконец сказал:
– Слушай, Петрович, тут такое дело. Твой планшет у меня. Его один шнырь с нашего района у «Селедки» нашел. Ты там был, что ли?
– Был, – ответил Даниил.
– Ага. Ну, короче, я тебе во вторник принесу его в школу.
Нельзя сказать, что это решение далось Максу просто. Планшет и правда был крутейший, да и достался, можно сказать, даром. Не то чтобы он так уж увлекался гаджетами, но вещь хорошая. Отдавать было жалко. Он же не виноват, что Мамочка так буквально поняла его желание?
Только смущала цена. Не та символическая, за которую Кекс продал вещь, а другая, реальная.
В отличие от друзей, новости Макс узнавал не из публикаций в Сети, а на улице. Принципиальной разницы между пересказываемыми друг другу слухами о драме в «Селедке» и журналистскими репортажами не было: то же самое стремление приврать, нагнать жути и смаковать кровавые подробности. Макс слушал, кивал, даже смеялся вместе со всеми в нужных местах – в Слободке ко многим вещам относились намного проще, – но внутри что-то понемногу сжималось. Даже если делить все рассказы на два, а то и на три, выходило, что планшет Петровича обошелся в несколько десятков убитых и раненых. Неужели Мамочка затеяла все ради этого?.. Потом прозвучало имя стрелка, и Макс немного расслабился. Слова «пусть исчезнет мой дед» он хорошо помнил. Тот, кстати, можно сказать, что реально исчез: взорвал гранату рядом с головой. Этого Макс не заказывал, так что пусть теперь Волк переживает о цене своих пожеланий.
