Инга повернула голову.
– У нее лицо разлетелось, – сообщила она. – У Ирки. Я ее видела, вот как тебя сейчас. В трех шагах. Глаз взорвался как будто. И все кровью залило. И мозгами. Прямо под ноги мне.
Сестра опять отвернулась и замолчала. Женя посидел немного, открыл в телефоне мессенджер и написал сообщение.
«Никогда больше».
Ответ пришел только минут через десять.
«Никогда».
Рома не хотел отвечать на сообщение. Не хотел ни с кем говорить. Сидел один, в темноте, на мамином диване и старался ни о чем не думать. Свет не зажигал, включил только тусклую лампочку в коридоре. При свете разгром в квартире выглядел совершенно ужасно, словно кто-то заживо выпотрошил шкафы, бельевые ящики, тумбочки и вывалил их мягкие внутренности на пол безобразной грудой, как потроха. В этой картине вывернутого наизнанку быта было что-то от постыдного надругательства.
«Дедушка убил кого-то» – так сказала мама, когда ей первый раз позвонили. В этот момент Сергей Сергеич все еще орал песни и стрелял через раскрытую дверь «Селедки», отец Лили Скворцовой пока не получил пулю в горло, а дочь мэра Ира Глотова лежала на полу рядом с подругой Ингой и думала, что ей удастся сбежать.
Вначале Рома обрадовался. Это было мрачное, злобное торжество. Убил – значит, теперь точно сядет в тюрьму. Мамочка сделала свое дело, избавила его и маму от этого матерящегося, воняющего перегаром, угрожающего насилием тролля. Но потом оказалось, что «кто-то» – это чертова дюжина человек, расстрелянных из «Сайги» и изрешеченных осколками. На смену радости пришла тревога. Второй звонок из полиции раздался около полуночи. Бледная мама – ни жива ни мертва – умчалась из дома. Ее ждали допросы и опознание трупа с оторванной головой и изуродованным осколками телом. Рома остался один и сидел на кухне, ежеминутно обновляя страницы новостей в Сети. Катастрофический масштаб происшествия пугал по-настоящему. Он вспомнил, как однажды давно, еще первоклассником, гулял со старшими мальчишками на пустыре у северного берега Шукры. Его приятели тогда принесли с собой большую железную банку из-под краски с дыркой в крышке, через которую торчал короткий фитиль. Они насыпали внутрь какого-то темного порошка, добавили светлых металлических стружек, плеснули вонючей жидкости из маленькой пластиковой бутылки, а потом предложили Роме поджечь фитиль. Он чиркнул зажигалкой и отбежал к ребятам, стоящим поодаль. Маленький синеватый огонек скрылся внутри банки, а потом оттуда с гулом вырвался столб оранжево-красного пламени. Это не походило на взрыв, скорее на извержение вулкана: огонь становился все выше и выше, он рос на глазах, гудение превратилось в рев, и стало так страшно, что маленький Рома развернулся и убежал в слезах, не обращая внимания на смех старших товарищей. Он подумал тогда, что пламя так и будет расти, пока не станет огромным, до неба, а потом обрушится вниз испепеляющим жаром, будто бы, поджегши фитиль, он выпустил какую-то страшную, беспощадную силу, с которой не в силах справиться и которая может уничтожить весь мир – или как минимум город.
Сейчас, читая новости о бойне в «Селедке», он испытывал похожее чувство.
Во второй половине дня позвонила мама.
– Ромчик, – сказала она напряженным голосом, в котором слышались слезы. – Я сейчас домой приду, только не одна, а с полицией. У нас обыск будет. Ты приберись там немножко, хорошо? Неудобно, если беспорядок…
Рома ничего не ответил. Он быстро собрался и вышел из дома. Видеть, как посторонние люди ходят по квартире, лезут в его секретер или копаются в мамином нижнем белье, ему не хотелось. Ноутбук он прихватил с собой: читал где-то, что полиция всегда изымает при обыске компьютеры, так что свой «Acer» он засунул в рюкзак и так и гулял с ним за спиной несколько часов, пока не стемнело, от Тройки до самого Городка. Люди на улицах выглядели напуганными, настороженными, и Роме казалось, что сейчас кто-нибудь покажет на него пальцем и закричит: «Смотрите! Это он! Он во всем виноват!» Рома пересек Городок и вышел на край Гремячего мыса. В нескольких метрах внизу шумели волны. Резкий ветер высекал слезы из глаз, толкал в грудь тугими ладонями, но Рома упрямо стоял и смотрел вдаль, в черную, бурлящую пустоту. Хорошо быть моряком, подумал он. Можно взять и уплыть туда, в темноту, раствориться в небытие, и никто тебя не найдет.
Домой он вернулся совершенно продрогшим. Квартира стала как будто чужой: двери комнат раскрыты настежь, все сдвинуто с мест, вещи разбросаны, словно кто-то затеял большую уборку, а потом махнул на это дело рукой. Пахло чужими людьми и чем-то казенным. Взъерошенная Татка, нахохлившись, сидела на стуле и с брезгливым выражением на морде старательно вылизывала бока и хвост. На полу в большой комнате в груде каких-то выпростанных из шкафов тряпок лежали четыре большие картонные маски: Волк, Лис, Филин, Медведь. Светлая ткань бельмами просвечивала в прорезях глазниц. Рома забрался с ногами на диван, на тот его край, где обычно сидит мама, и уставился на звериные лики. Надо порвать их и выбросить в мусоропровод. А еще лучше, сжечь.
Хватит, наигрались.
