Сначала он подумал, что сестру изнасиловали. Бледное лицо было припухшим, рот приоткрыт, большие глаза покраснели, еще больше округлились и смотрели на брата, будто не узнавая. Тушь, тени, розовая помада размазались, как на покойнице. На коленях поблескивали свежие ссадины. Куртки не было, сумочка тоже куда-то пропала. Инга покачнулась, пытаясь стащить высокие узкие сапоги, один из каблуков которых был сломан, схватилась за вешалку и чуть не упала. Женя подскочил к сестре и успел ухватить ее за тонкий локоть. Инга уставилась на брата и вырвала руку.
– Не надо. Сама.
Он попытался спросить, что случилось, но сестра не ответила; молча прошла в гостиную и легла – нет, упала – лицом вниз на диван и замерла неподвижно. Женя топтался рядом. Ему стало жутко. Под потолком ярко горела люстра. Телевизор разговаривал сам с собой на разные голоса, как душевнобольной. Женя принес из маминой спальни плед, осторожно накрыл лежащую на диване сестру, погасил свет, выключил телевизор и вышел из комнаты. Прислушался. Тишина. Он взял телефон и набрал номер мамы, но та не ответила. Ему захотелось убежать из квартиры, куда угодно, хоть бы даже просто на улицу и ждать маму на лавочке у подъезда, но он пересилил себя и сел на табурет в коридоре у входной двери, как одинокий оловянный солдатик.
Мама вернулась часа через два после Инги. На ней было тесное и короткое красное платье, которое она надела, готовясь к свиданию, но пахло на этот раз не алкоголем и мужскими духами, а антисептиком, резиной и кровью. Волосы были примяты, а сама она словно бы постарела разом лет на пятнадцать. Женя вскочил ей навстречу, не зная, какие слова подобрать, что говорить, но мама опередила его:
– Тише, тише. Тише. Инга дома?
Женя кивнул.
– Она у себя?
И, получив еще один утвердительный кивок, сказала:
– Хорошо. Иди спать.
Женя развернулся на деревянных ногах и отправился в свою комнату. О сне не могло быть и речи. Он услышал, как мама вошла к сестре; зазвучали два голоса, сразу громко, потом сорвались в невнятные вопли и плач. Женя метался по комнате, от кровати к столу, от стола к двери, обратно к кровати, а потом выскочил и бросился в гостиную. Мама обнимала, прижимая к себе ревущую Ингу, уткнувшуюся лицом ей в плечо, и тоже рыдала, в голос, надрывно, как древние плакальщицы, что тащатся в похоронном шествии за мертвецом. Она увидела застывшего в дверях сына и закричала:
– Уйди! Уходи!
Глаза у нее были страшные и полные слез. Женя не пошевелился – он просто не мог, а мама, раскачиваясь, баюкая заходящуюся плачем дочь, зажмурилась и зашептала:
– Пожалуйста, пожалуйста, я прошу тебя, сыночек, уйди, уйди, уходи…
Он так и не уснул.
Через полтора часа мама снова уехала в больницу. Учитывая новости, которые обновлялись ежеминутно и обрастали новыми подробностями, это было неудивительно: Маргарита Зотова работала хирургом-травматологом, а данная врачебная специальность была востребована в Северосумске в то утро, как никогда ранее.
– Пожалуйста, присматривай за Ингой, – сказала она перед уходом.
Женя не знал, как нужно присматривать, но на всякий случай устроился в другом углу гостиной, в кресле, со смартфоном в руках. На городском портале к вечеру появились списки убитых. Он всматривался в имена и фамилии и гадал: который из них тот самый? Двое командированных из Петербурга. Охранник клуба. Подполковник полиции. Бармен. Менеджер по продажам из «Лиги». Начальник отдела снабжения «Коммунара».
Неважно.
Фамилию убийцы тоже назвали: Лапкович. Мертв. Подорвал гранатой себя и еще трех человек, не считая застреленных из карабина.
Отдельно писали про дочку мэра, Иру Глотову. Женя знал, что они с Ингой дружили. То, что в числе погибших нет его сестры, было то ли большой удачей, то ли каннибальской вежливостью Мамочки.
Женя взглянул на сестру. Она весь день пролежала, уставившись в потолок. Мама переодела ее, смыла краску с лица, и теперь та была похожа на обиженного пупса с большими голубыми глазами.
– Инга, – позвал Женя.
– Чего тебе? – спросила сестра, не глядя в его сторону.
– Может быть, хочешь поесть? Или чаю?
