Коней не распрягали. Кое-как развернули сани да хлестнули лошадок – поезжайте уж и в обратный путь. Коли знаете дорогу, так, может, и углядит вас хозяин, то-то обрадуется! Ну, а не углядит, знать, судьба у него такая – несчастливая.
Дальше пошли по тропе, углубляясь все дальше-дальше в лес, в самую чащу. Солнце еще не село, еще цеплялось за вершины деревьев, протягивая длинные черные тени и заливая полянки радостным золотым светом. Тем не менее, опытный в дорожных делах Михутря с соизволения королевских особ приказал готовиться к ночлегу.
Вырубив топором лопатки, живенько выкопали в снегу яму. Копать пришлось неглубоко: еще не было сугробов, еще не слежался недавно выпавший снег. Натаскав хворосту, разложили костер да принялись устраивать шалаш. Воткнули в землю жердины, покрыли лапником, такой же лапник наложили и внутри – для тепла и мягкости. Из срубленной сухостоины, окромя дров, получились отличные лавки, на них и уселись, устало вытянув ноги. Поели купленных на постоялом дворе пирогов, заварили в котелке сушеной малины, благоразумно прихваченной цыганистым Федькой у Галимчи-татарина, в крещении – Козьмы. Спали все вместе, у тлевшего – шаявшего – костерка, под навесом, завернувшись в армяки да овчины, задешево приобретенные в Москве перед освобождением Маши.
Утром пошел снег, и сделалось гораздо теплее, так что Магнус уже был не очень-то рад преподнесенному Михутрей овчинному тулупу – слишком уж длинный да тяжелый. Зато спать удобно – не холодно, как раз вдвоем с супругой и поместились.
Так, лесами, и шли, так и пробирались, сверяясь с курсом по солнышку да время от времени выходя на торговые тракты и зимники. По пути охотились, а потом продавали дичину на постоялых дворах да покупали хлеб. Все вокруг казалось заброшенным, безлюдным. Зарастали кустами да молоденьким елочками поля и бывшие пастбища, вместо когда-то людных деревень зияли пустоши, и обугленные избы отрешенно смотрели на путников черными провалами окон. Словно Мамай прошел… Впрочем, не Мамай, свои – опричники, мать их за ногу!
Несколько раз беглецы ночевали в брошенных починках-выселках. Добротные избы были выметены подчистую, ни ухвата, ни сковородки, ни одного целого горшка. Хорошо еще, не сожгли – то ли некогда было, то ли это вовсе не опричники бесчинствовали, а сами жители все увезли, сбежали в Литву.
И хорошо еще, если сбежать успели. Не столь уж редко белели на заброшенных пепелищах человеческие кости, да катались по углам отрубленные когда-то головы – черепа.
Случавшиеся на пути города (из крупных – Можайск да Вязьма) беглецы благоразумно обходили стороною, сказавшись паломниками, заглядывали лишь в небольшие селения, да время от времени, забредая совсем уж в непроходимую глушь, выходили на тракт, шли по наезженным санным следам, и так, в пути, встретили календарную зиму. Декабрь оказался мягок и почти бесснежен, так что путники продвигались ходко, делая по десять – пятнадцать верст в день. Иногда устраивали дневки: с обустроенного места не сходили никуда целые сутки. Особенно если везло и на брошенном починке случалась банька. Топили, мылись, охотились.
Маша посвежела, на глазах наливаясь здоровьем, да и все беглецы в общем-то на здоровье не жаловались, даже у Аграфены побои прошли. Рыжая уже не водилась запросто с отроками, почти все время проводила с княжной, наверное, примеряла к себе роль будущей статс-дамы. Две девчонки, примерно одного возраста (Маша, правда, чуть старше) – им было, о чем поболтать, даже учитывая огромную разницу в социальном статусе. Вечерами девы пересказывали для всех старинные сказания и песни, Маша же – еще и прочитанные книги. Частенько выспрашивали Михутрю – и тот вспоминал про лихие подвиги морских и лесных повстанцев – гезов, поднявших бунт против владевших Нидерландами испанцев.
Девы и отроки слушали сии россказни, широко открыв рты, шепотом повторяя чудные названия городов – Лейден, Гент, Роттердам, Утрехт, Антверпен, Брюгге…
– Ничего, у нас, в Ливонии, не хуже, чем в Нидерландах или какой-нибудь там Швеции, – не преминул похвастать король. – Даже лучше. Вот кончится война, тогда совсем хорошо заживем, торговать будем!
– Нам бы, господине, к какому-нибудь доброму хозяину в холопи, – поправив на голове шапку, вдруг попросил Левка. – Уж мы б, коли хозяин добрый, не убежали б.
– А нет у меня хлопов, отроци, – король засмеялся да, протянув руку, шутливо натянул парнишке шапку на лоб. – Всяк своим умом живет.
– Да разве ж так можно – своим умом? – похлопал глазами Егорка. – А как же боярин-батюшка? А если голод вдруг? Если враги нападут? Кто тогда защитит, накормит?
– Много нас свои бояре защитили, – грустно хмыкнула Санька. – И накормили – до сих пор не съесть.
– Так наши-то были злые, а есть – добрые. Вот бы к таким попасть!