– Да. Мы активизировали спящего троянца. Это послание появится почти на всех экранах Америки: по прогнозу – девяносто шесть и четыре десятых процента.
– Господи Иисусе, – выдохнул Купер.
– Дайте нам секунду, – сказала Шеннон, опуская планшетник.
Они все еще находились на аэродроме в ангаре для дронов. Освещение включили, и Купер чувствовал себя словно голый. Натриевое сияние разрывало ночную тьму городской окраины. Несмолкающая ружейная стрельба дон-дон-дон-доносилась сюда издалека, хотя и казалась теперь не такой интенсивной, как прежде. Он с трудом мог представить себе, что это хороший знак. Шеннон сидела на табуретке, вытянув сломанную ногу. Он благодаря своему дару видел ее боль по лоснящейся от пота шее и увеличенным зрачкам.
– Как ты? – спросила она.
– Понимаешь, идея была моя. – Он потер глаза. – Но вдруг мне стало ясно: я не знаю, что говорить.
– Просто открой рот и говори правду. Я в тебя верю, – вымучила она кривую улыбку, – так что не напортачь.
И прежде чем он успел ответить, она навела на него камеру планшетника и сказала:
– Эрик, давайте.
– Активирую.
Купер проглотил ответ, уставился в объектив. Попытался представить себе лицо, неожиданно появившееся на всех планшетниках, всех телефонах, всех телевизорах страны. Ту т же понял, что идея была плоха. Паника выворачивала его желудок. «Не говори с миром. Говори с Тоддом и Кейт».
– Меня зовут Ник Купер, – сказал он. – Я солдат… был солдатом, потом агентом в Департаменте анализа и реагирования, потом советником президента Клэя и послом в Новой Земле Обетованной. Я анормальный, я патриот, а в первую очередь я отец, который сражается за своих детей.
Он перевел дыхание. Воздух свистел в щербинке его сломанного зуба, цепляя открытый нерв.
– Теслу атакуют незаконные вооруженные формирования виджилантов. Звук, который вы слышите, – это звук стрельбы. В этот самый момент гибнут люди с обеих сторон. Обычные и сверходаренные, мужчины и женщины… Тридцать лет назад мир изменился. Мы не просили никаких перемен. Мы их не ждали. Мы с тысяча девятьсот восьмидесятого года пытаемся совладать с ними. И делаем это очень плохо. А в последнее время обе стороны, кажется, утвердились во мнении, что восстановить справедливость можно только войной. Но слова «исправить» и «война» несовместимы. Война иногда бывает необходима, но она не имеет ничего общего со справедливостью. Нет такого понятия, как «нравственная война».
Он подумал о своих детях в бункере. О самолетах, упавших с неба. О ракете, уничтожившей Белый дом.
– Война превращает всех нас в чудовищ, – произнес он. – И хуже всего то, что война никогда не бывает ограниченной. Она не имеет правил, у нее нет рамок. Мы говорим себе, что сражаемся за наших детей. Но дети-то и страдают больше всего.
Тодд сидел на койке рядом с Кейт и смотрел на экран. В бункере горел яркий свет, а чуть раньше стоял шум, тысячи детей говорили одновременно. Но теперь все они смолкли и уставились на экраны у себя в руках или на те, что висели на стенах.
Тодд с трудом дышал. Отец. Отец жив. Выглядел он ужасно: губы распухли, лицо в грязи, под глазом порез и кровь между зубами. Но он был жив.
– Одна умная женщина как-то сказала мне, – продолжал отец, – что никакой войны не будет, если люди, вещающие с экранов телевизоров, перестанут говорить, что война уже идет. Она сказала, что проблема не в наших различиях. Проблема в нашей лжи. Я верю в это. Верю, что мы можем остановить это, если будем говорить правду. Не правду политиков или террористов. И не частичную правду, которая представляется нам удобной. А всю правду, даже если она горька. Мы разные, и уживаться людям с такими различиями нелегко. Мы все испуганы. Нам всем больно. И большинство из нас просто хочет жить своей жизнью. Мы не хотим выходить на улицы, мы хотим отработать день, а потом выпить пива и поиграть с детьми.
Кейт поежилась рядом с Тоддом, и он, взглянув на нее, увидел широко открытые влажные глаза сестренки.
– Я же тебе говорила, он нас защитит, – сказала она.
– Ш-ш-ш.
Он отер ее мокрый нос, обнял и наклонил планшетник, чтобы ей было лучше видно.
– Но это происходит не где-то далеко, не с людьми, которых мы никогда не увидим, – произнес отец. – Это происходит с нашими детьми. Мы знали: так не должно быть, но позволяли себе не замечать происходящего. И есть люди, которые пользуются этим. Экстремисты с обеих сторон, которые не брезгуют ничем ради получения власти. Кто-то считает, что понимает жизнь лучше
