из листвы пень, и свет померк.
Глава 8. Одному привычнее
Басовитый рык КПВТ и гулкий стук «зушки» Басмач услышал уже сильно издалека. Он обернулся на звук, постоял, прислушиваясь к стрельбе и внутренним ощущениям, но, пересилив себя, отправился дальше. Каждый сам себе дурак, и каждый сам выбирает тропу, которой идет по жизни. Назар решил вот так, решил сам с двустволкой и волком наперевес идти на таран с танком! Пускай. Насильно сделать человека счастливым невозможно, как нельзя вложить чутка собственных мозгов в пустотелую тыкву на плечах, опрометчиво названную головой. Где-то позади раскатисто прогрохотало, вот прям ни дать ни взять, долбит установка «Град». А Басмач шел своей дорогой. План действий имелся, возможно, хреновый, но не такой самоубийственный, хотя бы поначалу.
Зачем пытаться откусить кусок от конвоя, от этой стальной змеи, с упорством и грацией танка ползущего куда-то по одному Создателю известному маршруту? Именно что не нужно. Лучше конвой обогнать, навестить в тайном логове, туда всяко проще пробраться, чем зайцем-безбилетником на этот бронепоезд. Басмач даже услышал мелодичный женский голос: «Поезд по маршруту Смертельная степь – Урановый завод – Дом-логово, прибывает к первому пути…».
Криво усмехнувшись в бороду собственной недошутке, в которой смеяться следует после слова «лопата», бродяга и несостоявшийся сенсей для одного долговязого падавана, перепрыгнув совсем уж безобразную рытвину посреди дороги, оказался на перекрестке. Яму на этом месте он помнил еще с детского возраста, она всегда была тут. Да, время от времени власти в мимолетном порыве латали почти траншею метр на полтора, и глубиной чуть не по самое колено, но яма брала свое и вновь проступала как подснежник, стоило наступить весне.
Когда-то, когда бородатому почти старику было ну максимум лет десять, он побывал вот в этом самом проулке, с двухэтажными финскими бараками из брусьев, короткой перемычке между проспектом имени Ауэзова и черт знает как называемой дорогой до поселка «Бабкина мельница». Именно здесь, их верный ГАЗ-69, образца ажна пятьдесят третьего года выпуска, груженный шестью флягами с бардой для коров, просто взял и сломался. Ехали тогда с местного винзавода, предприятия, кормящего за счет ворованного спирта весь район это точно. Лопнул, не выдержав нагрузки и старости, каленый штырь, на котором единственной гайкой крепилась баранка руля. Отец вертанул баранку вправо, а старенький «козлик», лично помнящий похороны товарища Сталина, как ни в чем не бывало, продолжал ехать прямо. А мимо с воем проносились еще совсем редкие иномарки и отечественные «жучки» с «Волгами», кроя матом зазевавшегося колхозника на «газике».
Отец, бывалый шоферюга, встречал и не такое. Не подав и вида, что произошло что-то опасное – шутка ли встать посреди трехполосной автострады, – преспокойно включил аварийку, сдернул уже не нужный руль и, забив в полость рулевого вала кусок тут же, в кустах, найденной арматуры, со скоростью километров десять в час, удерживая импровизированное прави?ло, продолжил путь, как ни в чем не бывало. Благо, сразу за коротким мостом раскинулась та самая «Бабкина мельница». Это спустя годы, вспоминая этот случай, Басмач понимал, что отец был далеко не робкого десятка и, как и положено мужчине родом с далекого Северного Кавказа, не давал волю эмоциям, даже перед родным сыном. Отец не давал выхода эмоциям и спустя восемь лет, когда умирал от саркомы на руках уже подросшего сына. Но о том Басмачу вспоминать не хотелось.
Он остановился.
Сколько лет прошло, а эта сцена не выветрилась из памяти: февраль, бензиновые горелки, остывая, постреливают чуть в стороне от ямы, мерзлая земля на кладбище за поселком «Овечий ключ», незнакомые мужчины с каменными лицами, по обычаю пришедшие проводить, возможно, даже и незнакомого человека в последний путь. Так положено, когда умирает один, его провожают все кто может прийти. Мулла, степенный, уже не молодой, с маленькой книжицей, обшитой кожей, читающий то, что положено читать над могилой и усопшим. Совсем усохшее за шесть месяцев болезни тело завернуто в белый саван и накрыто зеленым покрывалом. Пятьдесят девять лет, совсем не возраст.
Саван опускают в промерзшую яму, на улице морозно, но солнечно. Дядя, вдруг постаревший, стоит рядом и глядит куда-то сквозь, по его щеке ползет слеза, скупая, мужская слеза. Шурину не положено плакать на похоронах зятя, это не прилично, но он плачет. Ему все равно, они были друзьями. Оба шофера, встречаясь воскресными вечерами, курили болгарские «Опал» или советские «Космос», стряхивая пепел в стеклянную желто-зеленого стекла пепельницу и играли в шахматы до самого утра. Первые комья земли полетели в могилу…
Глаза вдруг стало заволакивать чем-то жгучим. От ветра, наверно. От ветра. Басмач протер глаза ладонью, поправил висящий на плече огрызок винтовки и пошел дальше.
Достоверно, откуда произошло такое название «Бабкина мельница» для поселка городского типа, Басмач не знал и сейчас. Хотя узнать шибко и не старался. Говорили, что когда-то, во времена, когда каменными домами и близко не пахло, некая престарелая
