железяку на пневматический отбойный молоток, или плохенький электроперфоратор, собранный в стране мудрствующих очевидными истинами старцев. Хрен с ним, даже на бригаду шабашников за сколько-то там денег Басмач бы согласился. Да, диван, порция – очень большая порция – галушек с мясом, чесночной подливой и теплого, ноздреватого хлеба, булка. И телевизор, да. Обязательно телевизор. Однако, чего нет, того…
Бум-бум. Пот настойчиво лился с лысины в глаза, нечто вроде банданы вполне бы помогло. Порывшись в рюкзаке, нашел подходящую, пусть и не шибко чистую тряпицу, свернул жгутом и повязал вокруг головы. Руки стали отчетливо ныть, особенно запястья. Да, усталость от работы… От стрельбы или вспарывания особо горластых глоток, такого не бывает. Совершенно.
За воротами, на улице, давно ночь и холодно. А в гараже тепло и на стенах пляшут первобытные тени. Сколько времени прошло, Басмач не знал. Часы, хорошие, командирские и самовзводные, давно канули в Лету. Неплохие были часы, даже жалко. Хотя от глубокого пореза ножом спасли. Может и жизнь спасли, отвлекись он тогда в драке под Ахтюбой на боль от пореза. А зачем часы в нонешней жизни, что ими отмерять? Они-то и в довоенной жизни были скорее аксессуаром, дополнением к модному слову «имидж», чем хронометром: золотые, платиновые, титановые, с гравировкой и супермеханизмом из Швейцарии, Японии, а на самом деле из Китая. Понты, желание выпендриться? То-то и оно.
За работой время летит не заметно, как с тем самым толстяком. Ну-ну. Напиток Баварских бюргеров, цвета нездоровой мочи, он никогда не жаловал. И людей, зачем-то себя дурманящих любыми веществами, пусть и в красивых бутылках с этикеткой, в шумном застолье. Или тайком, в заблеванной квартире, из одноразового шприца, ставшего многоразовым. Все едино, суть та же – дурман. Зачем? Жизнь и так калейдоскоп всего и по многу. И хорошего с приятным и плохого с мерзким. К чему в бочку с дерьмом и медом добавлять еще ведро дерьма? Ни к чему.
Потный, уставший, отчасти злой, Басмач отставил лом и уселся на специально приготовленное тряпье. Готово, шабаш. Оба прута, расходящиеся наискось от обоих углов смотровой ямы, лежали каждый в своей траншее. Теперь можно и передохнуть- закусить. До черта хотелось пить, но воды во фляжке едва ли на пару-тройку глотков. Хоть мясо нутрии осталось.
Мысль о нутрии напомнила про Назара. Он ведь парню не отдал оставшийся запас, грызун был большой. И вообще, осадок остался. С одной стороны Басмач поступил вполне верно, если рассудить. Но… все же чувствовал себя виноватым. Пусть и не стал помогать в самоубийственном плане, так мог дать по башке и оттащить в тенек. Очухается, покричит, слюнями побрызгает, полезет с кулаками, словит леща и поймет. Должен был понять. Басмач откинулся на импровизированной лежанке.
После многочасового махания ломом, налившиеся кровью мышцы тепло пока держали. Но становилось уже зябко. Обтерев пот свежими портянками, поспешил натянуть свитер, иначе так и простыть насмерть недолго. Обманчивое это тепло. Получив новую порцию барахла, костер вспыхнул, по гаражу поплыла кислая вонь. Что же там разгорелось так? Басмач сморщил породистый нос, сплюнул. Сиди не сиди, а работа не волк. Отбивание запрятанных в бетон штырей – это только половина дела. Проковырявшись уже в смотровой яме не меньше часа, все же удалось вскрыть сокровищницу деда.
Освободившись от сдерживавших штырей, и дополнительного бетонирования по контуру, вся боковая стенка ямы под нажимом все того же лома, отошла. Не много, примерно на ладонь шириной. Из образовавшейся щели дохнуло прелью, сыростью, мышами и черт еще знает чем. Сырость и мыши – это плохо, очень. С трудом подтащив верстак, затолкал две ножки железного стола в просвет между плитой и полом, поддел ломом в качестве рычага и налег всем весом. Кованый шестигранный лом гнулся, скрипел об каменную крошку и в какой-то момент победил, плита и верстак, скрипнув, шлепнулись вперед. А за ним и Басмач, потеряв опору, полетел кубарем к противоположной стене. Встал, отряхнулся, выругался. Зажег приготовленный факел и заглянул в хранилище.
Ящики, залитые воском, заполненные банками специальных, сублимированных консервов, оказались буквально сожраны крысами. В труху. Вместе с ящиками и жестью банок. Да и воска там осталось пару горсточек. Тут дед маху дал, не упаковал все как следует. Но ладно, предположим, есть более чем двухдесятилетней давности консервы Басмач даже и не собирался. Лучше тех же крыс наловить. В стоящих стоймя алюминиевых, изрядно сгнивших флягах, а местами и сгрызенных какими-то чудовищными грызунами, мало что осталось.
Сохранилось штук пять емкостей. В одной, под слоем из машинного масла, затем парафина, завернутые в полиэтиленовую пленку оказались сухие супы, какие-то задубевшие до состояния камня макароны и особняком душистые пачки с лавровым листом, солью, перцем, содой. Нашлись и спички, обычные советские в огромной «семейной» коробке и хорошие, охотничьи, всепогодные. Полиэтилен с сухим горючим, капканы на зайца, волка. Высохшие, осыпавшиеся в колкую труху документы, фотографии, завернутые в сто слоев полиэтилена, стопка карт и блокнот с записями. Судя по бумаге, этим фотокарточкам и так было лет пятьдесят, когда их сюда уложили. Сохранилось мало, но все драгоценное, по нынешним-то временам.
Третья фляга удивила разобранным ружьем двенадцатого калибра. Вертя в руках раритет, одно из первых, советское,
