на них, движимый болезненным стремлением кусать и царапать.
Уитмен вызвал вертолет, чтоб сразу увезти Четырнадцатого подальше отсюда, и, обходя коровьи лепехи, пошел через пастбище, на ходу вытаскивая свой «Тейзер». Четырнадцатый оступился и повис на изгороди.
– У вас есть с собой кусачки? – крикнул Уитмен шерифу. – Мне надо разрезать проволоку.
Один из фермеров сорвал с головы шляпу и хватил ею о колено.
– А кто заплатит за ремонт забора?
Вертолет поднялся в воздух с объектом номер четырнадцать на борту. Фермеры разошлись по своим делам. Шериф вернулся к машине и ждал, пока Уитмен по телефону отдавал распоряжения. Когда оперативник завершил очередной вызов, к нему с озабоченным видом подбежал санинспектор.
– Я… это… мне надо что-нибудь предпринять? – спросил он, запыхаясь.
Уитмен поднял на него глаза.
– Вы о чем?
– Ну как. Сами понимаете. Предупредить врачей насчет симптомов? Или мер профилактики?
Уитмен нахмурил брови.
Он мог бы рассказать санинспектору о том, что удалось узнать в ходе исследования Тринадцатой. Мог бы сказать, что возбудитель инфекции передается гемоконтактным путем. Сотрудники Центра установили, что Тринадцатая использовала ту же иглу, что и номер восемь. Кроме того, удалось обнаружить связь между пятым и вторым номерами: пятый сдал кровь, которую перелили второму во время удаления аппендицита.
Однако разве в санэпидемнадзоре этого не знают? Когда исследования, наконец, сдвинулись с мертвой точки, о результатах должны были известить каждого врача, каждый полицейский участок, каждый винтик в системе здравоохранения. Центр не давал комментариев представителям СМИ – сейчас только паники не доставало, – однако обязан был проинформировать всех медицинских работников.
Если санинспектор не знал, что происходит, значит, этого не хотел директор Филипс. По непонятной для Уитмена причине.
Пока еще непонятной.
– Не-а, – ответил Уитмен. – Беспокоиться рано. Если станет что-нибудь известно, мы вас сразу же известим.
Уитмен снова сидел в зале видеонаблюдения. На экранах транслировалась запись из палаты с новым, живым носителем. Филипс пил кофе. Похоже, что он не спал уже много дней.
– Что происходит? – требовательно спросил Уитмен. – Имею я право знать или нет. Я для вас жизнью рисковал, между прочим. Если бы не я, не видать бы вам двух живых…
– Шесть, – вставил Филипс и откинулся на спинку кресла.
Уитмен прав, решил он. Надо ему сказать.
– Ты ведь не думал, что у меня всего один оперативник? Повторяю: у нас шесть живых носителей.
Уитмен непроизвольно открыл рот.
– Сколько? Сколько подтвержденных случаев?
Филипс глубоко вздохнул прежде, чем ответить.
– Восемьдесят девять.
– И давно это началось? – спросил Уитмен.
– Первый ретроспективно подтвержденный случай был лет семь назад. После него настало затишье, и мы все списали на ошибку диагноста. Но потом аналогичные симптомы стали встречаться все чаще.
Уитмен покачал головой, встал и подошел к экрану, на котором взад и вперед раскачивалась Тринадцатая. Она перебралась в другой угол палаты, но в остальном в ее поведении не наблюдалось каких-либо перемен.
– Что, черт возьми, творится? – повторил Уитмен.
– Скажи мне вот что. – Директор повернулся в кресле. – За что тебя вытурили из медуниверситета?
Уитмен скорчил кислую гримасу.
– Я недостаточно сопереживал пациентам. Не мог найти к ним подход. Так мне сказали.
– Я так и подумал, когда ты не мог вспомнить, как зовут Тринадцатую, – ответил Филипс. – Большинству врачей этого не дано. Клятву Гиппократа знаешь? «Не причинять вреда». Даже если причинив вред сможешь спасти других.
– Куда вы клоните? – не понял Уитмен.
