день Хродгейр продолжал держать курс на юго-запад, словно по привычке.
Море привело викингов и варягов в равное умиротворение. Река – это узость, на ней корабль словно пес на привязи. А в море – воля! Здесь тебя ничто не держит и, если кормщик – человек бывалый и знающий, то проведет кнорр и днем, сверяясь с солнцем, и ночью, счисляя свой путь по звездам.
И ветра подскажут путь, и течения, и даже соленость воды.
Солнце закатилось, но парус надувался по-прежнему. Кнорр без устали скользил по волнам, кланяясь большим валам.
На море опустилась ночь, зажглись звезды, складываясь в созвездия. Большая Телега, Палец Аурвандиля, Глаза Тьяцци, Прялка Фригг…[61]
Костя устроился поспать в удобном месте – на скатке запасного паруса. И даже подушка была – моток кожаного каната. Жесткая, конечно, подушечка, но Плющ давно уже перестал обращать внимание на подобные мелочи.
Еще когда они вышли из Сокнхейда, он беспокоился, выдержит ли его городской организм качку. Выдержал, морской болезнью не страдал, хотя на Балтике, пардон, на Восточном море, качало изрядно.
На Русском море кнорр валяло не меньше, но это как в люльке – тебя качают, и ты засыпаешь. Единственное, что мешало, – это сырость. Влага на любом паруснике была повсюду, скрыться от нее было нельзя.
Викингам даже проще было – они не ведали, что это такое – сырые простыни. И объяснять им суть Плющ не рискнул бы – засмеют.
Конечно, и рубахи мокрели. Так, а ветер на что? Обвеет и высушит.
Костя вздохнул, вспомнив Эльвёр. С нее все началось, а теперь девушка далеко, очень далеко. И возвратиться обратно в Вусегард непросто – сорок дней требуется кораблю, чтобы подняться вверх по Непру.
Самое же паршивое заключалось в том, что он и не знал толком, любит или не любит. Ему было хорошо с нею, да, но достаточно ли упругой попы и стройных ножек для того, чтобы признать: «Люблю!»?
Влечение, вожделение – это все присутствует в нем даже сейчас, он томится по гладкому телу Эльвёр, но именно что – телу. А с душой как быть? Классики приучили его, что в любви куда важней духовная компонента. А есть ли она?
И не придумывает ли он себе проблему? Разве влюбленный человек рассуждает о своем чувстве? Сидит такой Ромео и вычисляет степень привязанности к Джульетте…
Любовь, она или есть, или ее нет. Вот только как это понять, если он еще не испытывал «амурных страданий»?
Помучив себя размышлизмами, Костя наконец-то заснул.
Спал беспробудно, а встал ото сна после дружеского тычка Бородина.
– Подъем! – буркнул Роскви. – Эта скоро появится… как ее… розовоперстая Эос.
– Нашелся тут, поклонник творчества Гомера… – пробрюзжал Плющ.
Спать хотелось ужасно. Да еще пригрелся так, а вокруг темно, и даже храпа не слыхать, его плеск волн заглушал.
– Подходим? – хрипло, со сна, спросил Йодур.
– Вроде как… – ответил Хродгейр, сменивший Ульфа за рулевым веслом. – Хадд! У тебя глаза молодые, шагай на нос, высматривай берег.
– Понял!
– Если мы подойдем на рассвете, – стал рассуждать вслух Беловолосый, – то можем застать Эйнара врасплох.
– Если он там.
– А где? Куда ему еще податься? К Тавриде? Так там хазары…
Костя промыл глаза, проморгался, утерся рукавом и поглядел.
Прямо по курсу расстилалась мгла, и было не понять, где кончается море и начинается небо – мутный горизонт терялся в потемках, и все сливалось в первозданный хаос.
Восток выделился серым призрачным светом, предваряя восход, и этого предутреннего сияния хватило, чтобы разделить воду и небеса.
– Земля! – крикнул Хадд. – Вижу землю!
– Прямо?
– Левее бери!
«Рататоск» чуток сменил курс, вот тут-то и Костя приметил темную полоску, что едва-едва кривила горизонт. Земля. Остров Левке.
Как его только не называли – и Левке, и Фидониси, и Змеиным!
