Нет.
Она вновь взглянула на разрушенные стены, свидетельства пожара, людей в военной форме, проходящих мимо дальнего конца коридора.
Военный Лондон.
Вторая мировая война.
Николас, вернувшийся с зажатой под мышкой одеждой, подтвердил догадку девушки. Он переоделся в свежую рубашку и брюки и сменил башмаки на полуботинки. Она могла только вообразить, как бы он объяснил бриджи, чулки и сюртук, в которых прибыл.
– Я не совсем уверен с размером… – начал он, уставившись в землю, передавая ей васильковое платье и подходящий жакет.
Этта изучила платье – V-образный вырез, средняя длина, короткие рукава – и пробежала пальцами по кружевной отделке, которую только заметила.
– Очень красивое, спасибо, – сказала она. А также весьма просторное в талии; хотя при необходимости можно просто затянуть поясом. – Как там?
Николас уставился на нее, пытающуюся вслепую развязать платье, пока Этта, вспыхнув, наконец, не прочистила горло. Он вздрогнул и резко повернулся на пятках, дав ей немного уединения, когда она расстегнула достаточно пуговиц, чтобы стянуть платье через голову.
– Разбирают обломки от вчерашнего налета… все еще ищут выживших, – рассказал он. – Я слышал, как они говорили, что будут двигаться в этом направлении, так что нам лучше поторапливаться.
Этта тоже так думала, но это не помогало ей разоблачаться быстрее. Расцарапанные от падения руки тряслись, дрожь в пальцах никак не унималась.
– Извиняюсь, – пробормотала она, – но мне нужна помощь…
Николас взглянул на нее и тут же повернулся обратно к стене. Этта почувствовала, как по лицу и груди разливается румянец. Корсет и почти прозрачная сорочка. Могла бы хоть руки на груди скрестить!
Он обернулся со страдальческим вздохом. Пока он трудился, девушка следила за быстрыми уверенными движениями его мозолистых рук, стараясь держать руки по швам, пока он, наконец, не справился со шнуровкой.
Его широкие плечи загородили остальной мир; Николас стоял так близко, что она могла бы наклониться вперед, уткнуться лицом между шеей и плечами – могла бы, и на мгновение почувствовала, что может попасть в ловушку собственных желаний, если этого не сделает. На его шее пульсировала жилка, и она не могла оторвать от нее взгляда.
– Готово, – пробормотал он, хотя его пальцы задержались на развязанной шнуровке на секунду дольше, пальцы проскользили по верхнему краю корсета, паря по ткани сорочки. Этта стояла совершенно неподвижно, слишком напуганная, чтобы наклониться вперед, навстречу прикосновению; слишком напуганная, чтобы двигаться или делать что бы то ни было, что положит этому конец.
Голова снова закружилась. Этта почувствовала, как теплое дуновение его вздоха овеяло ключицу, прежде чем он отстранился. Уставившись вниз, Николас произнес теплым, как мед, голосом:
– Чтобы моряк не справился с узлами?
Только когда он снова отвернулся, чтобы дать ей закончить, Этта пришла в себя и вспомнила, что как раз на такой случай прихватила с собой ножницы.
Платье, которое он выбрал, неплохо подошло, но вот ботинками приходилось обходиться теми, кожаными на шнуровке, которые она взяла у Софии, и не обращать внимания, что они жмут, пока не подвернется лучшего варианта. Этта потянулась коснуться сережек, чтобы убедиться, что они по-прежнему на месте.
– Ладно, – проговорила она, перекидывая волосы через плечо. – Как смотрится?
Когда он посмотрел, она твердо сказала себе, что он уставился на ужасный синяк, затянувший половину ее лица, и только на него.
Через пару секунд он сказал:
– Сойдет, пиратка. А теперь скажите, что в действительности говорится в письме вашей матери.
Пока он складывал платье, скатывая ткань в аккуратный сверток, Этта вытащила письмо и закатившуюся на дно сумки ручку. Приложив лист к стене, она начертила поверх письма контуры звезды, изучая поток слов, попавших внутрь. Николас подошел ближе, читая через ее плечо. Вокруг них набирало темп утро, взрываясь голосами, запахом пожаров и бензина; но они притаились в тихом
