– Жестоки вы… славы…
– Мы?! Я казнил всего лишь любительницу истязаний, издевательств над безответными рабами. А ведь они тоже люди.
– Но Виолетта де Висконти была благородной дамой!
– Благородство даётся не за рождение, а достаётся лишь тому, кто его действительно достоин! Она же – мразь! И ничего другого их род не заслуживал, Алекс.
– Но…
– Я всё сказал. – Как отрезал.
Храмовник замолчал – когда слав был в таком состоянии, говорить с ним было бесполезно. Да и зачем? Рыцарь сам прекрасно всё знал и о прекрасной баронессе, и о её делах и страшных увлечениях. Если бы не влиятельный брат, давно кто-нибудь возвёл бы красотку на костёр за некоторые дела. А до слава её друзьям и родственникам не дотянуться. Пусть лучше молят Господа, чтобы он не добрался до них.
А вечером Дар напился вдрызг. До икоты. Самым дешёвым элем.
– И знаешь, о чём я только что пожалел, Алекс?
– О чём же, друг мой?
– Надо было отдать её на потеху рабам сначала, прежде чем запороть.
– А почему не сам?
Дар взглянул на рыцаря с таким брезгливым изумлением, что тому стало не по себе – неужели славы не считают их людьми? Тогда не впустил ли он демона в их старый мир, который уничтожит привычный порядок? Фон Гейер не знал, куда девать страшные подозрения, кому их высказать. Впрочем, спустя мгновение парень вновь стал таким же, как и прежде, весёлым и спокойным. Опять налил кружку эля, залпом выпил, пробормотал:
– Я спать. Утром в дорогу.
Поднялся и преувеличенно твёрдой походкой вышел из трапезной.
…Заскрипели протяжно, с надрывом, снасти, вздулись паруса. Закричали, засуетились матросы – когг «Святой Анжелий» отчаливал от пирса Яффы. Дар стоял на носу неуклюжего судна, прищурив глаза, всматривался в остающийся за кормой грязный многоголосый город, спускающийся к морю. Душно здесь. Не в смысле погоды. В Пустыне смерти, что на Выжженной земле, куда жарче. Душе тяжко. Давит её. Душит длань безжалостная Трёхглавого Бога. Нет воли душе славянской. Здесь исконные вотчины чёрного Бога, Проклятого истинными. Чем дальше отсюда, тем легче становится. Эх, скорей бы Поющие острова, где застава державы построена, где свои вольные люди, где дышится легко и привольно и Храм Перуна стоит преградой дыханию Зла… Неуклюже маневрируя, распугивая лодки мелких торговцев и рыбаков, грузный корабль двинулся к выходу из бухты. Заполоскались на мачтах длинные вымпелы, запищали от натуги реи и паруса.
Вновь появился фон Гейер:
– Что, грустно прощаться?
– Да как сказать? Скорее, нетерпение. Поскорей бы домой… А у тебя есть дом?
Храмовник грустно улыбнулся:
– Как тебе сказать? Сколько помню себя – всегда был воином. Вначале сражался один, потом примкнул к братьям. В одиночку гораздо труднее выжить, чем всем вместе. Я родился далеко на севере, в Свеонии. Земли у нас скудные, их мало. Отправился искать счастья в Европу, да там и остался. Дрался то за одних, то за других… Когда ранили, одумался. Понял, что долго не протяну. Стал искать, к кому пристроиться. Увы, нас, безземельных рыцарей, слишком много. А вот поместий и наделов слишком мало. И я отправился в Святую землю. Здесь братья пригласили меня к себе. Послушничество, потом постриг, ну а дальше ты знаешь… друг.
– Знаю. Тебе повезло всё же больше, чем тем, кто упокоился под стенами Святого города. И кто ещё ляжет костьми, защищая чужое золото.
– Мы обороняем Святыни! – возмутился храмовник.
Но Дар горько улыбнулся:
– Святыни? Мусульмане не запрещали паломникам приходить в Иерусалим молиться Христу, насколько я знаю. В отличие от вас, христиан. И подумай сам, разве тысячи людей, приехавшие сюда, явились не за богатством и землями?
Крыть было нечем. Слав оказался, как всегда, прав, и тамплиер в который раз подивился, сколь глубоки и верны выводы язычника. А тот неожиданно хлопнул рыцаря по плечу:
– Пойдём вниз, друг! Выпьем за удачное отплытие.
