толпу. А потом – истошный вопль невероятного, животного ужаса людей, понявших, что сейчас они все умрут. Все. Без исключения. Ибо кто-то успел заглянуть в глаза смерти и крикнуть, что там ничего нет, лишь пустота! Такая бывает лишь у тех, кто, не заметив, давит муравья или букашку, потому что, когда люди убивают друг друга, у них проявляются эмоции. Даже безразличие можно причислить к ним. Но этот воин не видит в своих противниках людей. Для него они – мусор, который надо вычистить… И жуткая песня ветра, которую поют его клинки, и два серебряных прозрачных круга одновременно и щиты, и оружие… И меняющийся характер их движения – иногда мечи описывают восьмёрку, прикрывая Дара сзади, словно есть у того глаза на затылке… И последний задушенный то ли вскрик, то ли хрип, когда останки того, кто пытался бежать, валятся через борт, ловко подброшенные ногой в подшитом акульей кожей сапоге морского витязя державы…
Слав остановился – всё. Его разум подсказывает, что живых противников не осталось. Скучно. Он-то думал, что мусульмане умеют драться. Увы. Они владеют искусством ещё хуже рыцарей из Европы. Есть ли бойцы, которые могут быть равны в бою славам, не забывшим древние наставления и приёмы? Кажется, нет. Ибо секрет истинной стали в Старых землях давно утерян. А повторить то, что только что сделал он, не под силу никому, имея оружие, изготовленное здесь. Да и доспех нужен специальный, и, конечно, тренировка. Ежедневная, упорная, не жалеющего и не щадящего себя воина. Через боль, усталость и кровь, ибо часто ранишь себя поначалу, когда упускаешь момент концентрации, и клинки, ударив друг друга, портят рисунок и отлетают в разные стороны. Здесь нужна не сила – за неё работает сталь! Здесь нужна ловкость и согласованность работы кистей плюс прочные сухожилия. И ещё – пустота. Мыслей. Чувств. Разума. Отрешённость. Вот ключ к искусству обоерукого воина. Отрешённость и тренировка. И лишь спустя десять – двенадцать лет после начала учёбы можно узнать, получится ли из тебя такой или лучше забыть о дивном мастерстве и стать простым меченосцем или стрелком.
Короткое резкое движение – и с клинков слетает кровь. Они вновь девственно чисты. Беззвучно входя в ножны, закинутые в них не глядя. И замирает слав на носу когга, вглядываясь в горизонт. Потом подходит к одному борту, бросает короткий взгляд вниз, на прикованных к вёслам гребцов. Отворачивается, подходит к другому борту – смотрит туда, откуда ему навстречу глядят десятки испуганно-изумлённых глаз. Рабы не могли видеть, что творилось на палубе. Но они слышали. И Песню Ветра, и сытое чавканье Мораны, довольной обильной жатвой. Смех Перуна, получившего богатый урожай душ, и жуткие крики тех, кого секли на части заживо… И им страшно. Они никогда не слышали ничего подобного, хотя некоторые плавают с пиратами уже не первый год и насмотрелись и наслушались всякого…
А слав уже возвращается, и те, кто видел, что творилось на палубе, смотрят на него, как на живого Бога.
– Алекс, там христианские пленники на вёслах. Помоги им освободиться. Потом пусть уберут корабль от мяса и доведут когг до места назначения. После этого могут быть свободны. И ещё – на галере, которая справа, ещё кто-то остался. Так что будь осторожен.
Тамплиер кивнул, опустившись на одно колено, словно перед самим магистром.
– Встань. И прекращай такое. Я ненавижу раболепие. И не хочу терять друга, взамен получив всего лишь слугу.
Фон Гейер поднялся, с трудом скрывая дрожь, спросил:
– Что это было?
– Жертва. Моему богу – Перуну-воителю и сыну его – Маниту-сеятелю. Других богов у меня нет и не будет.
– Но…
– Займись людьми. Мне не хочется задерживаться здесь дольше необходимого.
Как Дар и говорил, на первой галере, кроме рабов на вёслах, никого не было. Бросив бывшим пленникам пару мечей и кинжалов, тамплиер спустился на вторую. То же самое – обросшие, грязные, вонючие люди, в лохмотьях, в которых угадывались когда-то обычные одежды. Некоторые вообще голые. Также нашёл оружие, бросил под ноги гребцам:
– Разбивайте ваши оковы и забирайтесь на когг!
Галера взорвалась победным рёвом. Многие не могли сдержать слёз, а тамплиер прошёл на корму, к роскошно отделанной надстройке, выбил запертую дверь, вошёл. После яркого пронзительного света ему показалось, что там темно, и он едва уловил движение справа от него, а потом только заметил скользнувшую тень. Что-то блеснуло, и он машинально махнул мечом. Тот ударился во что-то мягкое с тупым звуком, послышался слабый вскрик, и только тут рассмотрел полуобнажённое девичье тело. Присел, коснувшись виска, – поздно. Меч славов разил наповал. Живых, как он сам видел, после его удара не оставалось. Да и тут разрезанное горло говорило само за себя. Распахнул двери, обернулся – красивая еретичка… Волосы густые, завивающиеся, правильные черты. Только уж больно тонкая. Но это на любителя. Кому как.
При залившем каюту свете осмотрелся – ага, вот там явно казна… Легко сломал замок. Точно, золото. Отлично. Подхватил сундучок под мышку. Немного, монет двадцать. И то хлеб. Хотя тот же Дар подарил имущество ордену почти на сто тысяч дукатов –
