ведьмовскую сущность тысячелетиями, из поколения в поколение. Со времен Стюартов и Елизаветы до правления Генриха Первого, от Средних веков до оккупации римлянами Британии – и так далее. У всех этих женщин было одинаковое насмешливо- торжествующее выражение лица. У каждой был свой собственный слуга, он стоял рядом, возлежал на плечах, как Бурый Дженкин, или сидел на руках. Были среди них и огромные полосатые кошки, и ящерицы, и дикий кабан, и существа, напоминавшие смесь жабы и собаки.
На месте бывшего нефа горели три огромные жаровни. Похоже, это были бочки из-под химических отходов, наполненные битумным углем и сухой древесиной. Поверх жаровен лежали железные решетки, на которых жарилось с десяток крупных кусков мяса. Сначала я подумал, что это поросята, пока дым над одной из жаровен не рассеялся, и я не увидел обгорелое красное лицо.
Это были вовсе не поросята.
Разбитая черепица, усеивавшая пол между жаровнями и алтарем, блестела от человеческого жира и была усыпана детскими костями. Ближе к алтарю груды костей становилось все выше, сам он был буквально погребен под ними. Их были тысячи: одни свежеобглоданные, другие изрядно потускневшие, третьи такие старые, что уже начали обращаться в прах. Грудные клетки, тазобедренные кости, лопатки, бессчетное количество маленьких черепов.
На вершине костяной горы лежало самое причудливое существо, которое я когда-либо видел. Его вид способен был свести с ума. Я почувствовал, что челюсти у меня свело от ужаса, а кожа лица натянулась от одного отвращения.
Но это была правда. Это была женщина, чье невероятно раздутое голое тело лежало на груде тряпья, окровавленных матрасов и разорванных подушек. Еще ужаснее было то, что
Возле нее на коленях, обмотав лицо грязными тряпками, стояло существо, от которого Кезия Мэйсон, предположительно, родила Бурого Дженкина, – Мазуревич, король доков и лондонского дна. Грязными голыми руками он скармливал ей горелое мясо, хрящи и комки теплого жира. Она безостановочно жадно глотала все это крошечным ртом, почти не жуя. И чем больше глотала, тем сильнее шевелился ее живот.
Неподалеку мы заметили молодого мистера Биллингса. Облачен он был не в черный костюм, а в простую белую простыню, от чего казался нелепо похожим на Марка Антония из фильма «Юлий Цезарь». Я пришел похоронить Цезаря, а не восхвалять его. Глаза у него были закрыты, обе руки подняты вверх, и он продолжал выкрикивать слова своей зловещей песни.
– Гребаный ад, – выругался Миллер. – Простите за мой французский.
– Где Дэнни? – спросил я. – Вы видите Дэнни?
Он приподнял голову над подоконником.
– Там, – сказал он, – в углу, у стены. Бурый Дженкин держит его. Похоже, он еще цел и невредим.
– Может, они ждут, пока поджарятся все эти бедные дети, – сказал я.
Увиденное настолько меня потрясло, что я невольно опустил глаза и прижал руку ко лбу. Я не понимал, что чувствую: испуг, горечь, надежду или же совсем ничего.
Миллер подошел ко мне.
– Послушайте, – сказал он. – Чем быстрее мы будем действовать, тем лучше. Тактика как при антинаркотическом рейде. Врываемся и кричим во все горло. Застанем их врасплох. Я бегу направо, будто собираюсь завалить парня в белой ночнушке. Вы – налево и хватаете Дэнни. Затем вы уходите через дверь, а я прыгаю в окно. И убегаем со всех ног.
– А что делать с Бурым Дженкином? – спросил я.
– Бейте урода ногой по яйцам. Если они у него вообще есть. Действуйте не раздумывая. И не переставайте кричать.
– Ладно, – сглотнул я.
В окне замигали огни, почва яростно задрожала. Черепа, сдвинутые с места земными толчками, со страшным грохотом