Но нам было не по пути, увы.
Так, отдав Раките элфлингов, Ивочке — случайно завалявшуюся атласную ленту, а Травинке, все баюкающей руку, — серебряную заколку, и проводил их в полдень.
Помню, стоял на краю лощины, а девочки долго, обернувшись, махали мне на прощанье.
Меня же ждала княжья дорога.
Каурый холощеный жеребец нервно гарцевал в пыли. Всадник в алом кафтане безуспешно пытался его успокоить, но тот, блестя в ярком свете серебристой гривой, все месил копытами землю. Утоптанная, она на каждое соприкосновение с подковами отзывалась отчетливым звоном.
Не выдержав раздражения, каурый мотнул головой и сорвался в галоп.
Спустив с плеча сумку, я шагнул с обочины на середину колеи. Дорога была пуста, только почти в полуверсте медленно, позвякивая колокольцами, пара волов тащила пестроверхий потрепанный фургон, торопясь попасть в город до заката. Поля по обочинам были скошены и пусты, а до слободы кожемяк, хотя запашок на ветру характерный ощущался, было еще далеко.
Мир словно застыл, пряный аромат ранней осени загустел, превращаясь в сладковатое смородиновое желе.
Рывок.
Вскинув руки, я повис на узде, едва не выворачивая плечи из суставов. Каурый протащил меня с полдюжины шагов, потом поник, пригибая голову к земле.
— Ну вот и все, малыш, тише… — пробормотал я, вставая и поглаживая коня по морде.
С трудом увернулся от сапога спешившегося мужчины. Тот грузно притопнул, не глядя на меня, перехватил поводья. Что-то неразборчиво прорычал про паршивую невыезженную тварь.
Свистнул расчехленный кнут.
Перехватив руку, я не дал плети коснуться лощеной шкуры.
Тяжелый взгляд прирожденного властителя всех окрестных земель, князя, пригвоздил меня к земле, но, склонив голову и удерживая в захвате конец хлыста, я сказал спокойно, уверенно:
— Не стоит огульно обвинять и наказывать ни в чем не повинного.
Терпеть не могу, когда за грехи человеческие страдает благородное животное.
— Наглец, — протянул почти ласково всадник. — Сам плети захотел? Не посмотрю, что…
Проведя ладонью по шее, я осторожно перебрал гриву, скользнул пальцами под попону, нагнувшись, ослабил подпруги. Еще раз скользнул рукой по потному хребту.
Не глядя на хозяина каурого, но слыша его тяжелое дыхание… Давящее чувство слегка отпустило, князь, похоже, заинтересовался происходящим.
Хм…
Покачав головой, укоризненно вздохнул:
— Вот так вот. — Мельком глянув на князя, коснулся пальцами губ, облизнул, сплюнул: — В конюшнях у вас непорядок. Кто же так седлает? Соль горькую под попону подсыпает…
— Ах ты ж!.. — Хозяин отшвырнул кнут.
Темно-синие глаза налились гневом, в грубоватых, будто вырубленных топором, а потом слегка подтесанных рубанком, чертах лица проступило что-то дикое, хищное, злое и безрассудное.
Чисто медведь спросонок, только холеный да сытый.
Я отступил обратно к обочине, подобрал мешок. И осторожно присел. От рывка, резкого разворота и удара снова разболелось колено. Закатав пропыленную штанину, достал ароматную травяную мазь в горшочке и узкую длинную холстину.
Торопиться некуда, нить пути застыла в ожидании, да и шагов удаляющихся я не слышал. Зато в поле зрения возникли начищенные сапоги.
— Ты кто вообще, бродяга? — Немного любопытства, скука.
— Лад.
— Кто по призванию? — Раздражение.
— Не имею чести знать, господин. Раньше конюшим был, старшим. Еще раньше выездкой занимался.
— Где?
— В вотчине Тампы Одноухого…
— Отчего же ушел оттуда? — Деловитый расспрос продолжился.
