на меня трясущийся палец и произнес срывающимся голосом:
– Это что? Белочка?
– Нет, птичка, – невозмутимо ответил я.
– Ой-е, начинается! – завыл мужик снова.
– Сашок, откати ступу на место, мы тута с клиентом покалякаем, – сказала Яга и взяла в руки помело.
Услышав про ступу и увидав Бабу-ягу с метлой в руке, мужик разревелся еще сильнее и перешел на визг. К тому времени я уже разобрался, что баба Вера любит менять свои обличья. Естественный ее вид – это как раз тот, которым я восхитился в бане: женщина лет пятидесяти, с ладной фигурой, волнистыми русыми волосами чуть ниже плеч и коротко остриженными ногтями. Этому ее обличью впору сделать бы макияж, прическу, маникюр, и можно под венец вести за какого-нибудь отставного военного: обожает она людей в мундирах просто благоговейно. Но в таком облике она появлялась редко, а чаще всего к нему добавляла огромные черные ногти на руках, похожие на звериные когти, при этом и кисти рук у нее становились намного больше, а пальцы толще и длиннее, а кожа грубой и мозолистой. Такими «клешнями» она мяла в труху твердейшую древесину волшебного дуба и держала Красного птенца, не обжигаясь, а ногтями, которые в сечении смотрелись почти круглыми и имели сантиметров по семь в длину, она могла легко царапать камни, оставляя на них глубокие борозды. А когда ее видел кто-нибудь посторонний, к огромным ногтям добавлялась сморщенная коричневая кожа на лице, похожая на прошлогоднюю картошку, горб, патлы седых волос, выбивающиеся из-под косынки, и торчащие вперед кривые зубы. Короче, типичная Баба-яга, хоть садись и пиши с нее картину, хочешь маслом, а хочешь акварелью. Вот в таком третьем облике баба Вера и предстала перед рыдающим шатуном, когда она успела сменить личину – я заметить не успел, наверное, когда обращался из орла в человека. Тем временем алкаш, переставший выть, с ужасом уставился на Ягу, жалобно всхлипывая.
– Вот и ладушки, успокоился. Как звать-величать тебя, добрый молодец?
– Кого? Его как зовут? – алкаш спешно указал пальцем на меня. – Не знаю, честное слово, не знаю. Мамой клянусь, я его первый раз вижу.
– Людмилу Егоровну ты хоть сейчас не трогай. Ты и так ей горя принес много.
– Откуда вы знаете, как мою мать зовут?
– А я, милок, все знаю. У меня глаз – как рентген, ухо – как детектор лжи, а нюх – как у ищейки.
– Ой, я пропал! – опять залился алкаш горючими слезами.
Я откатил ступу под избушку, где она обычно и стояла, укрытая от дождя, срочных дел у меня не намечалось, поэтому решил поглазеть на то, как баба Вера станет дальше разбираться с алкашом, подошел поближе и присел за стол на лавочку. За время моего отсутствия в переговорах произошел большой прогресс: алкаш наконец-таки ответил на первый вопрос, оказывается, его звали Леша, хотя небритого мужика с синей физиономией и мешками под глазами назвать так у меня язык не повернулся бы ни за что. Теперь баба Вера пыталась получить ответ на второй вопрос: дело он пытает аль от дела убегает, на это Леша разразился длинной и глубокомысленной речью:
– И я пошел, значит, в банкомат. И по карточке снял всю пенсию до копейки, вернее, до десяти рублей. Банкомат только десятки выдает, да и те не всегда бывают.
– Это чью он пенсию снял? – не понял я.
– Свою, – с испугом засуетился Леша, – это моя законная пенсия, я инвалид, по группе.
– А инвалидность ты себе купил за взятку, – даже не спрашивая, а скорее утверждая, сказал я.
– Да, но они без денег мне справку не давали. А я не могу работать – я очень больной человек!
Мне эти слова что-то напомнили, поэтому тихой речью спросил у бабы Веры:
– Я таким же олухом выглядел, когда первый раз пришел?
– Ты-то хоть трезвый явилси, – усмехнулась баба Вера так же мысленно, – а это я уважаю!
Алкаш Леша тем временем продолжал:
– И я купил водки. На все деньги. И еще две пачки лапши, которую кипятком заливают. Мне же надо целый месяц до следующей пенсии прожить. И рублей двести еще про запас оставил, на всякий случай. Хотя можно было еще одну бутылку купить, но я двести рублей в заначку положил.
Я тихо прокомментировал эти слова бабе Вере:
– Да, если двести рублей в заначку, то еще не совсем пропащий.
– Добрый ты. Да будь моя воля, я бы таких душила пачками! Понимаю, когда дамы спиваются, но мужиков-алкоголиков всех поубивала бы!
