– Осень.
А у нее и одежды нормальной нет. Вон, хрипнуть начала, того и гляди сляжет. А ведь осень – не самая поганая пора в Нью- Арке, зима, она куда хуже.
– Нет… это другой холод. Как будто… не знаю. Ощущение такое.
Она сама взяла его за руку, и было в этом жесте что-то доверчиво-детское. Захотелось обнять. Успокоить. И еще замотать голую эту шею шарфом. Клетчатым. Старым. Мэйнфорд его не первый год носил, и шарф давно уже утратил изначальную свою колючесть, сделался мягким, теплым.
Не позволит.
И так между ними слишком все непросто.
– Если ты устала…
– Нет. – Она мотнула головой. – Я с тобой… я… мне жаль, Мэйнфорд.
– Что?
– Ничего. Просто жаль, что так все складывается.
Вот и попробуй пойми, о чем она. Женщины. Что в ваших головах творится? Мэйнфорд лишь вздохнул и подтолкнул данную конкретную женщину к дому. Он понятия не имел, что ждет их за порогом, но там хотя бы теплее будет.
– …моя девочка! – высокий женский голос ударил по ушам. – Моя бедная девочка!
Запахи.
Духов. Цветов. Свежей выпечки.
Горничная в сером наряде застыла у стены, пытаясь с этой стеной слиться. И у нее почти получилось.
– Где все? – Мэйнфорд отметил себе, что горничную стоит допросить. Порой прислуга на удивление много знала о хозяевах.
– Там, – горничная указала на лестницу.
Надо же, мрамор. Или имитация его? Если так, то качественная. Дорогая. В этом доме все выглядело дорогим, от треклятой лестницы с низкими ступенями до стеновых панелей, не то дубовых, не то вишневых. Статуэтки на резных тумбах. Картины в рамах массивных, золоченых для большей солидности. Хрустальная люстра на десяток ламп.
– Это из-за тебя… моя бедная девочка… она никогда бы… я буду жаловаться! Я тебя… мы тебя уничтожим… Синтия!
Женщина была немолода.
Нет, не так. Когда-то, несомненно, она была и молода, и хороша собой, и о той поре помнила распрекрасно, и потому делала все, чтобы остановить время.
А состояние позволяло сделать многое.
Убрать морщины с лица. Замедлить процессы старения кожи, отчего у кожи этой появился характерный оттенок фарфора. Такой хорош для кукол, не для людей.
И само ее лицо гляделось кукольным.
Неподвижным.
Кажется, это делается специально, чтобы на восстановленной коже вновь не появлялись морщины.
Пухлые губы. Аккуратный нос. Идеальная линия подбородка.
– Кто вы такой?! – Женщина повернулась к Мэйнфорду и, окинув его полным ненависти взглядом, велела. – Вы из полиции? Арестуйте его! Этот человек убил мою дочь!
Странно. Губы шевелятся, но вяло. А на лице – ни тени эмоций, только выражение глаз выдает, что ей на самом деле больно.
– Разберемся.
– Это он! – Женщина вцепилась в руку Джонни. – Он ее довел! Я всегда говорила, что не нужно ей было связываться с оборванцем… нашел девочку из хорошей семьи!
Визгливый этот голос отдавался в затылке.
Девочка из хорошей семьи… ну да, хорошая семья – это всегда гарантия того, что никакая погань в ней не заведется. Только попробуй сказать, и визгу не оберешься. Впрочем, и так будет.
Вспомнит о знакомых.
Приятелях.
Сядет на телефон обзванивать всех, кто способен повлиять на полицию. Костьми ляжет, чтобы посадить Джонни, которого
