ненавидит вполне искренне. Ей просто нужен кто-то, кого можно обвинить и наказать. Ей думается, что тогда станет легче.
Не станет.
Но кто Мэйнфорда спрашивает? И он просто отодвинул даму, она же, ошарашенная этаким обращением, до сего дня, надо полагать, полицейские вели себя крайне вежливо, памятуя, с кем дело имеют, не нашлась, что сказать. Она открывала накрашенный рот и закрывала. И щеки ее белоснежно-фарфоровые надувались, грозя лопнуть. А меж бровей пролегла складка…
– Идем. – Мэйнфорд выдернул Джонни из цепких рук несостоявшейся тещи. На Тельму не обернулся, знал, пойдет следом.
– Да как вы…
– Вниз. Ждите.
Ему удалось захлопнуть дверь перед носом нервной дамочки. И лишь после этого Мэйнфорд позволил себе обернуться.
Комната.
Большая комната.
Розовая.
С круглой кроватью, над которой двускатной бархатной крышей навис балдахин. С пушистым ковром и полусотней мягких игрушек, по ковру разбросанных. С полочками и куколками на этих полочках. И кукол рассаживали, старательно подбирая друг к другу. Откуда взялось это ощущение?
Мэйнфорд повел плечами, пытаясь избавиться от него.
Комната гляделась искусственной. Не жилое помещение, а сцена для спектакля. Или кусок кукольного же дома, притаившегося в дальнем углу. Неудивительно, что невеста Джонни норовила сбежать отсюда. Кажется, ее мамаша пребывала в уверенности, что Синтии все еще десять.
Ну да, у молодых женщин взрослых дочерей не бывает.
Она лежала на кровати, раскинув руки, и гляделась еще одной куклой.
– К сожалению, Синтия была уже мертва. – Только когда этот человек подал голос, Мэйнфорд увидел его.
Высокий. Сухопарый.
Какой-то весь тонкий, слишком уж тонкий, и мутно-прозрачный, слюдяной будто бы. Он почти терялся на фоне розовых с бабочками обоев, и похоже понимал это. Потому и подал голос.
– Теодор Белленштейн. – Парень поднялся и руку протянул, которую Мэйнфорд пожал крайне аккуратно: уж больно хрупкою гляделась эта рука. – Давний знакомый семьи. И когда Синтия мне позвонила, я приехал, пытался отговорить ее, но… не получилось. А пока добрался, она уже… ничего не мог сделать.
Теодор.
Совпадение? Или тот самый?
– Мне жаль, что так получилось, – смотрел этот Теодор не на Мэйнфорда – на Джонни, застывшего в дверях. А тот не способен был отвести взгляд от тела. – И я не думаю, что в произошедшем есть ваша вина. Синтия всегда отличалась повышенной эмоциональностью.
Он говорил сухо, спокойно, будто бы смерть давней знакомой вовсе его не задела. А может, и не задела, если он ее убил. И даже если не он, целители быстро привыкают к смертям.
Циничный они народец.
– Она… – Джонни все же нашел в себе силы подойти к кровати. – Она…
– Покончила с собой.
А Мэйнфорд взял и не поверил.
– Это я предложил миссис Маронски вызвать полицию. И остался, чтобы дать показания.
– Благодарю, – Мэйнфорд тоже умел быть любезным. Когда, конечно, в этом случалась нужда. – Так значит, она вам позвонила. Во сколько?
– Начало шестого… я точно не помню, но вы ведь сможете поднять записи. Все звонки фиксируются. И телефонная компания…
…без особой радости, но распечатку предоставит. Что ж, нечего было надеяться зацепить его на такой ерунде.
Мэйнфорд покосился на Тельму, которая стояла посреди комнаты. Вид у нее был отстраненный, и если бы не открытые глаза, Мэйнфорд решил бы, что она спит.
– И что она сказала? – Мэйнфорд огляделся и решительно шагнул к столу.
Тот выглядел кукольным, розовеньким и хрупким, годным разве что держать все собрание банок и баночек, которые
