одиночество беседой…
– У меня час остался. Меньше.
– Тогда иди, – цверг махнул рукой в сторону полок. – Бери, что нужно. Стол найдешь. Закончишь – поставишь на место. И будь добра, веди себя прилично. Архив все-таки… здесь память хранится.
Память хранилась в аккуратных серых папках, с виду совершенно одинаковых. Разнились лишь надписи на корешках, сделанные аккуратным же почерком. Папки стояли в шкафах. Шкафы выстроились вдоль стен. Изнутри Архив выглядел упорядоченным и огромным…
– По годам смотри, – донеслось откуда-то со стороны выхода. – На шкафах написаны. А на полках уже по алфавиту. Если не знаешь имени, то можешь в картотеке глянуть.
Цверг появился в проходе. В одной руке он держал изящную чашку, во второй – пирожок.
– Там несколько направлений классификации. По фамилии потерпевшего. По адресу. По фамилии следователя, который вел дело. По типу совершенного правонарушения…
– Спасибо.
Тельма сказала это вполне искренно.
Фамилия… какую искать? Мамину настоящую? Или ту, под которой ее знали? Адрес… Остров не относится к Третьему округу. Но и Мэйнфорд никогда не служил в округе другом, а если он вел дело, скажем, как и дело Безумного Ника, то и храниться оно должно здесь. Если не само, то хотя бы копия.
Еще бы цверг убрался.
Но нет, стоит, смотрит, если не сказать – любуется.
– В кино сходить хочешь? – поинтересовался он между делом.
– Нет.
– А в театр?
– И в театр не хочу.
– Брезгуешь? – Он облизал пальцы.
– Чем?
– Мною…
– Нет, – подумав, ответила Тельма. Она задержалась на развилке между двадцать третьим и двадцать четвертым годами. В этом прошлом папки потемнели, отсырели будто. И было их как-то слишком уж много. – Я не люблю кино. И театр.
– А что любишь? – Цверг склонил голову набок.
– Работу.
– Смешная. Я тоже люблю работу, но это еще не значит, что я должен жить исключительно работой. – Он отпил душистый кофе, запах которого дразнил Тельму. – Ладно, мешать не стану. К слову, время было шальным… очередная война… поэтому личности некоторых жертв так и не были установлены.
Тельма кивнула, давая понять, что учтет.
Двадцать второй… двадцать второй год занимал дюжину шкафов. И папок в них было несколько сотен. Некоторые – совсем тонкие, другие – пухлые, иные и вовсе толщиной с солидную книгу. Тельма провела пальцем по пыльным корешкам.
Фамилии.
И снова фамилии. Множество фамилий, которые совершенно ни о чем ей не говорили. И среди них единственная, которая и вправду волновала.
Не Деррингер.
Даже в этом ей отказали. Тельма тронула папку.
Пустота. Ни тени эмоций. И было бы странно ожидать иного. Кто бы ни ставил эту папку на полку, для него Элиза Деррингер была чужим человеком.
– Вот и я… – тихо сказала Тельма. – Ты уже заждалась, наверное…
Нелепо разговаривать с бумагами.
И смешно надеяться, что среди бумаг этих отыщется хоть что-то, способное скомпрометировать Гаррета. Но Тельме нужно знать, если не как все было на самом деле, то хотя бы как это представили.
Она прижала папку к груди.
Мелькнула безумная мысль вынести, сунуть под рубашку, прикрыть пиджаком, но Тельма ее отбросила. Архив, конечно, не