хранилище улик, но и здесь стоят сторожки, а вылететь с работы за попытку украсть старое дело – это совсем не то, что ей сейчас нужно.
Она устроилась с папкой у стены. Стол был старым, но чистым, пыли и то не наблюдалось. Светильник зажегся с первого щелчка, и яркий, стало быть, или заряжали недавно, или пользовались мало.
Тельма выложила блокнот.
Ручку.
Пару острых карандашей.
Точилку.
И дальше откладывать неизбежное стало невозможно.
Она столько раз представляла, как доберется до этой папки. Откроет… и… и на этом мечты обрывались, потому что здравый смысл, которого в Тельме резко прибыло в первый год выживания, подсказывал, что не стоит ждать ни истины, ни великих открытий. А надежда… надежда, которая, как водится, жила до последнего, нашептывала, что именно эта папка станет первым гвоздем в гробу Гаррета.
Тельма провела ладонью по шершавой поверхности, стирая ту малую пыль, с которой не справлялись амулеты-очистители. Поднесла ладонь к носу. Понюхала. Бумага и чернила. И да, пыль, куда без нее. Но ни духов, ни крови. И это хороший признак? Или наоборот?
Хватит.
Она открыла папку.
Зажмурилась и так просидела долго, показалось – вечность, но на деле вряд ли больше нескольких минут. Зато дыхание выровнялось, и сердце успокоилось.
Надо отнестись к этому как к задаче.
Логической.
Головоломке, вроде тех, до которых охоча была директриса… Она и в Тельме видела не человека, а очередную головоломку, разгадать которую не получалось. И это директрису злило неимоверно. А Тельма… Тельма веселилась.
Странно, что ее веселила чужая злость. Это же ненормально?
Она брала в руки лист за листом, просматривая бегло.
Перечень документов, которым надлежало быть в папке. Первичный протокол осмотра… время вызова… анонимный звонок? Забавно. Приезд бригады… список людей, находившихся в доме… и ни слова, почему дело передали Третьему округу. И естественно, никакого упоминания о Гаррете… а ведь он был там! Был! Тельма помнит!
Она нашла собственное имя.
Усмехнулась.
Оказывается, ее тоже допрашивали, но безуспешно. Шок с ней приключился. Истерика. И потребовалась госпитализация. Надо же… ее, оказывается, отправляли в госпиталь Пылающего сердца. Недешевое заведение, только… почему-то Тельма не помнит, чтобы вообще переступала его порог.
Показания горничной.
Некая Алисия Бертеран, урожденная Вильчевски, эмигрантка…
Алисия… кто такая Алисия?
Элис! Конечно, теперь Тельма вспомнила эту девицу, вечно хмурую, недовольную. У нее было такое выражение лица, будто все зубы разом болели. Ее приняли в дом незадолго до маминой смерти. Месяц? Или около того… старая Гертруда попросилась на покой и привела вместо себя племянницу. Да, мама говорила, что иначе в жизни не наняла бы подобную особу…
Вспоминалось легко.
И тот разговор, с Луизой, кажется… кому еще сетовать на недовольную прислугу? И сама Луиза, и Алисия, которая ходила вразвалку, медленно…
…и примеряла мамину шубу, которую ей велено было отправить в холодильник, к иным мехам. Тельма случайно увидела ее, Алисию, в шубе и перед зеркалом. Надо было рассказать маме, тогда, быть может, она бы выставила дрянь…
Тельма перечитала лист дважды.
Бисерный почерк. Буковка к буковке, и каждая аккуратна, выверена. Таким почерком писать бы любовные послания… пусть бы и писала.
Ложь.
