– Понял. Только уберусь сначала, а то мало ли… ты сам как?
– А никак. – Мэйнфорд, наклонившись, поднял свирель. – Я вообще ни хрена не понял. Так что… давайте, объясняйте… нет, сначала вот ее накорми, а потом объясняйте. И переодеться возьми, а то мокрая, как дохлая мыша.
Великолепно.
С мышью ее, конечно, сравнивали, но вот чтобы с дохлой…
– Извини. – Мэйнфорд ущипнул себя за ухо. – Но… ладно, вали за едой. А ты сиди уже… на вот.
Из старого шкафа появился старый же, если не сказать, древний плед. От него разило нафталином, и еще пылью, и кажется, виски, но сам факт заботы умилял.
Как ни странно, вернулся Кохэн быстро, с подносом, на котором уместился фарфоровый кофейник, тройка чашек, сахарница на тонких паучьих ножках, кувшинчик со сливками…
Экая роскошь.
Тельма, если бы не была так вымотана, удивилась бы.
Поднос поставили на стол, и Мэйнфорд, стоило ей пошевелиться, буркнул:
– Сиди уже… а еда где? – Это, исключительно вежливый вопрос адресовался уже Кохэну, и тот ответил кивком, вышел и вернулся, но уже не с подносом, а с парой промасленных пакетов.
– Надеюсь, ты не на диете? – запоздало поинтересовался он, протянув пакет Тельме.
Диета? Да она за один запах жареного мяса, который из пакета сочился, убить готова.
– Не на диете… не спеши, никто не отберет.
Ели молча.
Тельма сосредоточилась всецело на гамбургере, на мягкой булочке, щедро посыпанной кунжутом, на салате, листья которого не успели превратиться в тряпки, на сочной говяжьей котлете и куске сыра, что расплавился ровно настолько, чтобы тянуться тончайшими нитями, но в то же время не растекаться.
Гамбургер был хорош.
И соус к нему.
И кофе, черный, крепкий до того, что каждый глоток его приходилось запивать водой. Откуда-то к кофе появились шоколадные трюфели, пропитанные коньяком, и, Бездна задери, это было чудесно.
– А теперь говори, – не то велел, не то дозволил Мэйнфорд, при том с трудом подавив зевок. Тоже не высыпается? В нынешнем состоянии благостной сытости Тельма была готова посочувствовать ему.
Немного.
– Да в общем-то говорить особо не о чем… старая вещь, очень старая… я бы сказал, древняя.
Указанная вещь вернулась в бархатный футляр.
– Это не… – уточнила Тельма сиплым голосом.
– Все может быть. – Кохэн понял с полуслова. – Хотя… не знаю… я помню ту легенду… и не только вашу легенду. Мой дед рассказывал ту историю иначе. Он говорил о людях, которые пришли из-за моря и назвали себя детьми бога. И не было никого, кто бы усомнился в их словах. И сам Император склонился пред ними…
Нет, все-таки это не может быть она.
Слишком… просто?
Совпадение?
Бывают совпадения, но чтобы вот такие…
– Дед сказал, что… последний Император был глуп и слаб, он не решился последовать заветам предков и не взошел к солнцу, а потому и не сумел противостоять волшебному голосу. И это сгубило всех масеуалле. Боги вмешались, но поздно. Белых людей стало слишком много. У них была сталь. И сила. И многое, чего лишены были масеуалле.
Это Кохэн рассказывал, глядя в чашку с кофе, которую держал в горсти.
– Та война оставила след на землях. И наши Боги вынуждены были отступить. Но и ваши люди потеряли свою силу… нет, я не думаю, что эта та самая свирель. Но еще я знаю, что создана она была отнюдь не богами Старого Света, а малефиками. Одним конкретным малефиком.
Взгляд масеуалле обратился к Мэйнфорду, который лишь плечом дернул.
– В архивах я ничего не нашел.
