ей нужен.
– Это правильно… и еще… техникам ее показывать нельзя. Слишком много там… народу.
– И что предлагаешь?
– Отнесу ее одному своему знакомому. Он у меня любит подобные игрушки… может, еще чего скажет…
Кохэн вздохнул, едва слышно, но и на этот вздох, на близость его, почти человека, достаточно человека, чтобы очаровать своим голосом, свирель отозвалась протяжным высоким звуком.
– Не стоит стараться. Я с рождения тугоух был, – сказал Кохэн, накрыв футляр ладонью. И тут Тельма поняла, что сейчас лишится свирели, быть может, навсегда.
Сама ее суть воспротивилась.
Ей надо запретить.
Потребовать.
Это ее вещь! Подарок и…
– А скажи-ка, деточка, – нарочито мягко поинтересовался Мэйнфорд. – Ты в морге уже бывала?
Глава 19
В морге пахло зимой.
Не той волглою, которая подползала к дверям приюта, чтобы после долгой агонии сдохнуть в бесконечных дождях. Та зима не знала снега, а если он и выпадал, то уже серым, грязным. Та зима не помнила морозов, но от холода ее не спасали ни хлипкая обувь, ни дрянная одежда. Та зима на праздник Черной ночи приносила дары простуд, а простуды перерождались в пневмонии, и всегда следом за праздником, вялым и тоскливым, как и все в приюте, следовала неделя похорон.
Ту зиму Тельма ненавидела.
Но здесь…
Она закрыла глаза и сделала глубокий вдох.
Чистый воздух. Такой возможен только на Острове с его щитами, и прежде он не казался ей чем-то особенным. А теперь Тельма готова была пить его, как пьют не воду – дорогое вино, особое, созданное для нее одной. С нотами мандаринов и свежей хвои, с пыльцой золотой пудры, которую щедро сыпали на венки, с терпким ароматом восковых свечей…
Она бы так и стояла, наслаждаясь моментом, но Мэйнфорд подтолкнул в спину и рявкнул:
– Опять жрешь на рабочем месте?
Иллюзия рассеялась.
Зима?
Холодно, но холод этот – исключительно искусственного происхождения. Пара сверхмощных охладителей. Спецпокрытие стен. Ледяной пол. А для свежего воздуха – мощная вытяжка со встроенной функцией ароматизации. И хвоя нынешняя – иллюзорна, как и прошлое Тельмы. Вот мандарины – настоящие, во всяком случае были настоящими, потому как лысоватый неряшливого вида человечек поспешно сгребал мандариновые корки в мусорное ведро. При том он столь же торопливо, давясь, жевал, и желтый сок стекал по щекам, по подбородку.
– Сколько повторять можно? – Мэйнфорд обошел Тельму. – У тебя что, места другого нет?
Человечек отчаянно замотал головой и вытер подбородок рукавом.
– Ну… ну… фто ты ф самом-то деле…
– Прожуй для начала, потом уже говори.
Мэйнфорд заглянул в мусорное ведро и нахмурился.
– Пьешь?
– Я? – неискренне удивился человечек. – Да чтоб мне в Бездну провалиться!
И в какой-то момент Тельме подумалось, что этот, невероятной белизны пол, расползется, позволяя Бездне поглотить клятвоотступника. А в том, что человечек был пьян, она не сомневалась. Нет, не то чтобы настолько пьян, чтобы ноги не держали, скорее уж состояние легкого опьянения являлось для него естественным, и вне его человечек чувствовал себя несчастным, пожалуй, настолько же несчастным, как и его многочисленные клиенты.
