Кое-где еще кипела схватка, еще дрались на нескольких кораблях, но рядом уже крутились казачьи чайки, забрасывали крючья, лезли через борт на турецкие суда…
– Победа? – спросил он у Поля, который все это время стоял рядом.
И получил утвердительный кивок головой:
– Победа, принц!
А в следующий миг Иван просто крепко обнял боцмана. Снял с руки перстень с рубином, протянул…
– Спасибо, друг. За нами не забудется!
Поль усмехнулся, но перстень взял. Примерил на мизинец – остальные пальцы не подходили, кивнул.
Впрочем, если он надеялся, что этим благодарность и закончится, – зря.
Этим же вечером Поля Мелье не стало.
Был Поль Мелье, а стал русский дворянин Павел Мельин. Царевич Алексей Алексеевич написал ему жалованную грамоту на две деревеньки и обещал еще денег, как домой вернутся.
Принимайте награды и командование Азовским флотом, адмирал Мельин.
Бояре смотрели ошалелыми глазами, иначе и не скажешь. Не бывало еще такого на Руси православной. Чтобы собрали Боярскую думу, да в тронный зал вошел не царь, а царевна, да как…
Софья шла молча. Ничего нового в царевне не прибавилось: ни дорогих украшений, ни изукрашенной одежды – простое черное платье. Два кольца на тонких пальцах да – новшество – тонкий венец на непокрытой голове. Темная коса змеится по платью, а голова не опущена, глаза скользят, словно бы ненароком, по боярским лицам, губы стиснуты и выражение лица у нее… такое…
Не подобает такого порядочной-то девице.
И… что это у нее в руке? Плеть, не иначе. Не та ли, которой Тараруя?..
Впрочем, осудить царевну не рискнул никто.
Ибо шли за ней рука об руку патриарх Питирим и протопоп Аввакум – и глядели так, что пропадала всякая охота спорить. Стало быть, патриарху хорошо, а тебе, боярин, неладно? Не многовато ли на себя берешь?
Софья шла молча. Да, знать бы им, толстомясым, сколько она усилий приложила, убеждая обоих священников. Убедила. Из шкуры вывернулась. Хотя протопоп и так ее поддерживал, видя, что не во зло сие. Просто иначе никак с ней не управиться, с боярской-то вольницей. Да и бунт, едва не вспыхнувший, был хорошим аргументом. Для Питирима же иные доводы нашлись, тому Софья больше на чувство вины давила. Когда брата чуть не свергли – молчал? Вот и сейчас молчи! Алексей ведь вернется и все припомнит…
И с этим спорить никто не решался. Любому, кто усомнился бы в возвращении по осени царевича, Софья бы глаза выцарапала.
Свита? Рынды, сенные девушки, боярыни… никого. Вся свита за дверью осталась. Родные хотели пойти с Софьей, но она запретила. Ни к чему сейчас, в следующий раз тогда…
Вот и трон… неужто?
Нет, на это Софья не пошла. Могла бы, но не сочла нужным. Заранее все продумала. Уселась на ступеньки, ведущие к трону – и бояре чуть да перевели дух. Все ж таки не окончательно мир с ума сошел, не командует еще девка государством!
Из-под темной одежды показался носок башмачка, коса на пол спустилась, церковники места по обе стороны от царевны заняли, как бы показывая, что верой крепко государство.
– Что скажете, мужи честные? – Софья смотрела прямо.
И первым – кто б сомневался? – выскочил Милославский:
– Государыня… позволь узнать, что значит сие? Не бывало на Руси подобного!
Что верно – то верно. Но Софья и не собиралась править.
– Неуж не ясно тебе, дядюшка? Отец мой умер, брат мой далеко, остальные в нашей семье не в силах справиться с горем. А потому, покамест Алеша не вернется, править буду я.
Вот тут Боярская дума взволновалась. Зашумела, загомонила… одно дело – ответа требовать, это царевна еще может, но чтобы так?
– А не тяжко ль будет сие? – поднялся боярин Шереметев.
Софья взглянула на него темными глазами.
Петр Васильевич, умный мужчина, в годах уже, ну да ладно. Вот Милославских недолюбливает и вполне взаимно. А стало быть – и ее.
