Кожа моя покрылась холодным потом, когда я познал, какие чувства испытывает человек, обреченный на заклание. Я стал тем, кого должны вот-вот принести в жертву. Я лежал на алтаре, и надо мной простерлась рука убийцы, державшая кинжал.
Звуки голоса, пророчившего мне неминуемую погибель, доносились оттуда, где стоял граммофон. Он приобретал все большую глубину и силу, и по мере приближения к кульминации в нем все чаще и чаще проскальзывали безумные нотки.
Я понимал, какая опасность мне грозит. Я чувствовал, как мозг мой, на который словно обрушился поток смертоносных стрел, наполненных звучанием, постепенно начинает разрушаться. Я тщетно силился закричать, вымолвить хоть слово, но сколько я ни раскрывал рот, мне не удалось выдавить из себя ни звука. Я попытался подойти к граммофону, чтобы разбить пластинку, но не смог даже пошевелиться.
Звучание голоса приобрело немыслимую мощь и стало невыносимым, его переливы были проникнуты чудовищным торжеством; среди нот обрекавшей меня на мучения дьявольской музыки мне чудились выкрики и визг мириадов насмехавшихся надо мной чертей, как будто пение Казонетто раскрыло врата ада и полчища его исчадий, чьи руки были обагрены кровью несчастных жертв, с ревом устремились за его пределы.
Служение Черной Мессы с головокружительной скоростью приближалось к тому моменту, когда клинок кинжала должен вонзиться в тело обреченного на заклание и лишить его жизни. Хотя силы, питавшие мой ум и душу, почти иссякли, в последнем отчаянном порыве мне все же удалось прорвать завесу чар, сковавших меня словно цепи, и я разразился криком, издав дикий нечеловеческий вопль, вопль влекомой в преисподнюю души, чей разум вот-вот захлестнет волна безумия.
И тогда, словно отголосок моего вопля, раздался крик Костигана, который кинулся к граммофону, обрушил на него свой тяжелый, как кувалда, кулак, разбил пластинку, и чудовищный дивный голос затих раз и навсегда.
Дети Ночи
Как мне помнится, мы шестеро собрались у Конрада в его причудливо обставленном кабинете с необычной подборкой редкостей со всего света и длинными рядами книжных полок, где встречались экземпляры от Боккаччо в издании «Мэндрейк Пресс» до «
– А как, – спросил Клемантс, – вы объясняете их брахицефалию? У представителей средиземноморской расы была такая же вытянутая голова, как и у арийцев: или смешение между этими долихоцефальными народами образовало промежуточный, широкоголовый тип?
– Особые условия могут вызывать изменения у изначально длинноголовой расы, – резко ответил Кирован. – Боас[25], к примеру, показал, что в случае американских иммигрантов форма черепа часто менялась за одно поколение. А Флиндерс Питри[26] отметил, что ломбардцы за несколько столетий превратились из длинноголовых в широкоголовых.
– Но что вызвало эти изменения?
– Науке еще слишком многое неизвестно, – ответил Кирован, – и нам не стоит быть догматиками. До сих пор никто не знает, почему люди британских и ирландских кровей вырастают такими высокими в районе Дарлинг в Австралии – их там называют дылдами, или почему у людей того же происхождения спустя несколько поколений в Новой Англии челюсть становится тоньше. Вселенная полна необъяснимого.
– И следовательно, согласно Мейчену[27], неинтересного, – засмеялся Таверел.
Конрад покачал головой.
– Вынужден с вами не согласиться. Для меня непознаваемое – это самое привлекательное и удивительное на свете.
– Чем, без сомнения, объясняются все эти книги по колдовству и демонологии у вас на полках, – сказал Кетрик, махнув рукой в сторону книжных рядов.
Позвольте мне рассказать о Кетрике. Каждый из нас шестерых был одного и того же племени – британец или американец британского происхождения. Под британцами я подразумеваю всех обитателей Британских островов. Мы представляли собой разные варианты английской и кельтской крови, но, по существу, это одна и та же порода. Но Кетрик – мне этот человек всегда казался странно чуждым. Эту инаковость выдавали его глаза. Они были янтарными, почти желтыми и слегка раскосыми. Иногда, если смотреть на его лицо под определенным углом, разрезом глаз он напоминал китайца.
Другие тоже заметили эту особенность, столь необычную у человека чистого англосаксонского происхождения. Обсуждали
