— Значит, осеннее равноденствие? Ты ведь все слышала?
Я кивнула.
— До него осталось совсем недолго, — произнес он. — И у меня такое чувство, что именно тогда все и должно будет решиться.
— Нет, — покачала я головой, — не тогда. Это будет… как проба сил. Знаешь, птицы, перед тем как улетать на зиму, заранее поднимают птенцов на крыло и собираются в стаи. Так и теперь — придется ждать перелома осени.
— Что ж, — негромко сказал Эрвин. — Значит, придется попробовать крылья на прочность. Перелет предстоит далекий и тяжелый. Я прав, Марлин?
— Да, — ответила я. — И еще, Эрвин. Я никогда тебя…
— Я знаю, что ты меня не обманывала, — перебил он. — И не нужно тратить лишних слов. Зачем, если у тебя говорящие глаза?
— И о чем же они говорят тебе теперь? — улыбнулась я.
— О том, что мы попусту потратили все утро, — серьезно сказал Эрвин. — Но у нас впереди весь день и вся ночь, и следующее утро, и еще одно, а это…
— Целая вечность, — кивнула я и закрыла глаза, чтобы снова раствориться в его объятиях, полностью, без остатка, как морская пена в безграничном океане…
21
Миновал праздник урожая. Год выдался богатым: я остановила дожди как раз вовремя, чтобы зерно и плоды успели как следует налиться и вызреть, но не сгнили от сырости.
Как раз после праздника войска (стоит ли упоминать о том, что состоял отряд в основном из южан?) сделали попытку прорваться в вотчину Эрвина, потрясая королевским эдиктом и требуя сдаться.
Но их засыпали стрелами из зарослей на склонах (а зазубренные наконечники из кости, звериной или рыбьей, скажу я вам, штука пренеприятная, особенно если они смазаны рыбьим же ядом или просто выдержаны в подгнившем мясе). Это были охотники и рыбаки. Рыбаки-то у нас тоже стрелять не промах: кое на какую крупную рыбу охотятся не только с острогами, но и с луками, а поди попади в нее, верткую, сквозь толщу воды, да с борта пляшущей на волнах лодки! А что уж говорить об охотниках, привыкших скрадывать осторожную дичь на здешних крутых склонах… Конные бойцы были для этих стрелков все равно что статуи!
А использовали костяные наконечники потому, что подручного материала для них полным-полно, знай, пили. Вот металл следовало поберечь, его было не так уж много, и если у Оллемана имелись в запасе латники или хотя бы воины в хороших кольчугах, тогда пригодились бы и железные наконечники. Но этих, беспечных, не ожидавших серьезного сопротивления, утыкали стрелами, как морских ежей.
Пробраться через засеки нападавшие не смогли и, подсчитав потери, решили двинуться через холмы и скалы. Сколько их осталось в волчьих ямах и хитрых ловушках, на коварных осыпях, в расщелинах и промоинах, не знаю. Могу лишь сказать, что стервятники совсем обленились, и если уж летели куда-то, стало быть, там их ждала особенно богатая пожива!
— Зато волки сыты, — высказалась Берта, уже привычно посиживавшая у очага на кухне. — Оно, конечно, тоже не особо хорошо, чтобы они к человечине привыкали, но куда ж деваться?
Пробовали обойти нас и с берега, но снова потерпели неудачу — земля оползала у них под ногами, корявые деревца, за которые всегда так ловко хватались ребятишки, вырывали корни из трещин и рушились в воду, а волны так и норовили слизнуть чужаков и уволочь вниз, на острые камни, в жадный прибой.
Мы знали, что подкрепление к Оллеману уже пришло: нельзя же вечно держать штиль на море! Вот они и проскользнули… правда, потеряли по дороге половину флота: штиль-то закончился, но теперь настало время осенних штормов. Немного рано, но деваться было некуда… Попадали эти корабли и на невесть откуда взявшиеся рифы среди моря, кого-то затянул гигантский водоворот (не иначе, ведьма намешала), другие завязли в клочке Мертвого моря, видно, принесенного очередным штормом, а третьих заманили на опасные блуждающие мели сладкоголосые русалки…
А мы… Мы жили, считай, как и прежде. Рыбаки выходили в море и не могли пожаловаться на улов, легкие шхуны и баркасы торговцев и контрабандистов сновали туда-сюда, привозя новости и всяческие товары, и к исходу августа одно такое суденышко
