розовой, как у младенца.
— Это было колдовство, — произнес ее супруг. — Злое колдовство. Ведьма посулила моей жене избавление для ее братьев, но она жестоко пошутила. Вернуть им человеческий облик навсегда невозможно. Они могли оставаться людьми лишь ценой страданий — собственных и сестриных. Трое уже не выдержали мук. И лучше им доживать век вольными птицами, чем терпеть подобное…
— Говори за себя! — воскликнула Селеста. — Верни наших мужей!
— Это невозможно, — произнес Оллеман и улыбнулся. — Мне нет дела до ваших мужей. Я вижу лишь, что моя жена излечилась. Верно, Элиза?
Она кивнула, неверяще глядя на свои руки, а потом вдруг подняла голову.
— А я ведь помню ту колдунью, что надоумила меня плести крапивные рубашки, — произнесла она нараспев. В ее голубых глазах отразилось закатное солнце, и мне показалось, будто они налились кровью. — Она пришла по воде, как раз на закате. Это ведь была ты, не правда ли? Или ты?
Я взглянула на Селесту, а та в недоумении уставилась на меня. Как нарочно, солнце подсвечивало нас обеих со спины. Вот только у Селесты волосы вспыхнули червонным золотом, а у меня — медью, переливчатым алым пламенем.
— Ведьма должна гореть, — сказала Элиза и улыбнулась. — Ведьма, сгубившая моих братьев и моего нерожденного сына, обязана умереть… Прикажи схватить колдуний, о муж мой!
Времени на раздумья не оставалось. Я не понимала, что происходит, но знала одно: если мы останемся на борту «Лебедя», нам не жить. Может быть, Селесту выручит ее отец, но ко мне на помощь уж точно никто не придет, просто не успеет! Да и что сделают русалки на суше?
Я ошибалась: когда к нам подступили матросы шахди, лебеди кинулись вниз. И, право, Эрвин не преувеличил: лебедь не такая уж слабая птица!
А мне оставалось лишь одно: я толкнула Селесту через борт, благо он был низким, и сама нырнула следом. Слышались крики, вроде бы собирались спускать шлюпку, но я потащила Селесту вглубь, одной рукой ухватив ее за шею, чтобы не трепыхалась, а другой зажав ей рот и нос, не то она непременно наглоталась бы воды.
Конечно, долго так продолжаться не могло: Селеста уже обмякла у меня в руках, да и у самой меня от недостатка воздуха горело в груди. Пришлось выныривать…
К счастью, «Лебедь» уже отошел, так что видна была лишь его корма. Невдалеке я заметила шлюпку и, едва дав Селесте прокашляться и отдышаться, снова уволокла ее под волну.
Дурацкие платья тянули ко дну. Спасибо, кинжал был при мне: с его помощью я в два счета избавилась от тяжелых юбок, а без них стало куда как проще держаться на плаву.
— Хватит, ты меня утопишь… — выговорила Селеста, когда я снова выдернула ее на поверхность и мы закачались на волнах.
Я отрицательно покачала головой, не утоплю, мол.
«Лебедь» виднелся на самом горизонте, шлюпок я больше не заметила. Должно быть, на корабле решили, что мы пошли ко дну…
Не было и птиц… Верно, на закате они ведь становились людьми, припомнила я, значит, им нужно было успеть добраться до берега. Не так уж тут далеко, а солнце еще не село, они должны справиться!
Но почему они не остались возле корабля? Разве им на помощь не спустили бы шлюпку? А впрочем… за нами-то ее спустили, только, боюсь, нас не вытащили бы из воды, а постарались прикончить веслами, как северяне оглушают дубинками тюленей, высунувших голову из полыньи, чтобы глотнуть воздуха. А даже если и выловили бы, то разве только затем, чтобы потом спалить на потеху толпе.
Выходит, — тут я взглянула на Селесту и знаками показала ей, как ухватиться за меня понадежнее, — нам придется выбираться самим.
12
Сама я могла качаться на волнах сколь угодно долго — конечно, не как прежде, в бытность мою русалкой, но уж сутки
