Епископы виленский и жмудский разом поморщились (правда, сделали это практически незаметно), а владыко Иона задумчиво огладил свою седую бороду. Если шляхте разделение земли на волоки[189] пошло во благо, то служителям веры совсем даже наоборот[190] – вот только протестовать уже было как-то поздновато, ибо основная часть померы была выполнена еще при живом Сигизмунде Августе Ягеллоне.
– Кто из достойных войдет в комиссии, кои и займутся решением сих дел? Кого предложит высокое собрание?
Гу-у-у!!!
Поморщившись от возвысившихся голосов и настоящего шквала эмоций, правитель не удержался и страдальчески вздохнул. Прикинул время, оставшееся до прихода сумерек, а затем вспомнил список всех тех вопросов, что ему хотелось бы протащить через решения Вального сейма.
«Все, конечно, не удастся, но… М-да, такими темпами дня три будем заседать. Или за два управимся?»
– Чтобы князья Полубинские под Вишневецкими ходили? Не будет такого. Никогда!..
Вслушавшись в еще парочку подобных «дискуссий», Дмитрий устроился на троне поудобнее и приготовился к долгому ожиданию. Дележка властных полномочий и чинов во все времена была делом весьма основательным и неторопливым…
– Да мы от самого Палемона[191] род выводим!!!
«Какие три дня, за четыре бы управиться. Парламентарии земли Литовской, блин!..»
Ранним августовским утром, когда на московских звонницах еще не затихли самые большие колокола, к Константино-Еленинской башне Кремля подошли десяток юношей в светло-серых кафтанах служилых Аптекарского приказа. Ничуть не стесняясь пристальных взглядов редких прохожих и той нехорошей славы, которой по праву пользовался Разбойный приказ (он, собственно, и обитал в той самой башне и ее подземельях), будущие хирурги и костоправы разбились на несколько кучек и принялись коротать время до прихода наставника. Пятеро негромко обсуждали учебу и связанные с ней вопросы, троица приятелей просто болтала ни о чем, а оставшаяся парочка пребывала в угрюмой сосредоточенности, время от времени беззвучно шевеля губами… Так, словно бы читали (или вспоминали) невидимые постороннему страницы книги. Однако довольно скоро юноши бросили все эти занятия, дабы дружно поприветствовать свою единственную соученицу – не только словами, но и низким уважительным поклоном:
– Доброго здоровьичка и долгих лет барышне Гуреевой!
Полыхнув в ответ невозможно-яркой зеленью колдовских глаз, личная ученица государя-наследника Димитрия Иоанновича едва заметно склонила голову в ответ. А затем и еще раз, отвечая на учтивое приветствие доктора медицины Венсена Жанье, три года назад взявшего на себя ответственность за десяток «ленивых скудоумных ослов, неспособных запомнить и повторить простейшие действия», – именно такими словами хирург обычно встречал своих учеников. Правда, этим утром галантный мэтр явно щадил нежный слух юной красивой дамы, а посему обошелся не свойственной ему сдержанно-короткой фразой:
– Remuer, mouches endormis![192]
Вереница будущих светил медицины послушно втянулась в сумрак прохладных подвалов, привычно «не замечая» въевшихся в стены запахов факельной копоти, крови, пота и человеческих нечистот. В небольшом закутке юноши избавились от шапок и кафтанов, накинув взамен фартуки из тонкой кожи и небольшие шапочки из небеленого полотна, затем прошли в сводчатый каземат и осмотрелись. Все было как обычно: толстые свечи на высоких шандалах заливали светом всю подземную залу, и на длинном столе вдоль одной из стен блестел разложенный в строгом порядке хирургический инструмент. Отдельно стояли скляницы с микстурами, рядышком с ними белели раскрытыми страницами учебные пособия и анатомический атлас, дремал приказной писец, моментально встрепенувшийся при виде практикантов…
– Здрав будь, Силуян. Кого нам сегодня приуготовили?
Весь центр каземата занимала шестерка массивных столов, на которых каты-дознаватели умело растянули пока еще живые и даже бодро постанывающие пособия для занятий по хирургии. И не только растянули, но еще и хорошенько подготовили: одним повтыкали в тело разные острые железки и стрелы, другим от души резанули кожу и мясо, третьих покалечили и заклеймили в полном соответствии с приговором. А наиболее здоровому смертнику даже в ногу из пистоли разок пальнули! В общем, выбор ран был, что называется, на любой вкус – как, впрочем, и заказывали.
– Да все как обычно: этот вот душегубец матерый, тот падчерицу-малолетнюю снасильничал, остальные разбоем на дороге промышляли.
Обсуждение нравственных качеств и преступных заслуг подопытного материала надолго не затянулось – вернее, сразу закончилось в связи с появлением переодевшейся ученицы Гуреевой и деловито-собранного наставника.
– Fran gam copulat! Prima tabula – vos, secundae tabulae…[193]
