князя-валия Темрюка о помощи безотложной. Ну, только собрались мы в шатре у царевича, стали совет держать, как еще один гонец явился – с повелением великого государя спешно идти на выручку союзникам. Во главу войска царь поставил сына своего Иоанна, а в наипервейшие советники да подручники – меня, боярина Шереметева, князя Хворостинина и окольничего Адашева. Еще самолично начертал Роспись чинов войска, в коей и самому последнему воеводе место назначил…
Постепенно увлекшись, Иван Федорович поведал отпрыску кое-какие подробности победы при Ахуже, заставляющие задуматься над тем, такой ли уж внезапной и неподготовленной была эта победа. Нет, со стороны все так и смотрелось, если не знать, что еще за месяц до Большого смотра из окрестных городов и казенных хлебных амбаров к месту общего сбора были подвезены изрядные запасы овса для лошадей и съестного для всадников. На тех же возах доставили груды пустых бурдюков и бочки крепкого хлебного вина, кое, будучи добавлено в сырую воду, напрочь убивает в ней любую заразу. Как-то очень кстати оказались поверстаны на недолгую службу тульские шорники и кузнецы, отремонтировавшие в долг всем нуждающимся сбрую и оружие с доспехами; разосланы дальние дозоры в Дикое Поле; стала понятна своевременность появления семи тысяч служилых татар Касимовского уезда…
– Помнишь, я тебе сказывал, как мы с великим государем Полоцк на копье брали? Вот и в этот раз так же: по степи шли ровно ручейки малые, отдельными полками и отрядцами, а в условленном месте собрались воедино и переправились через Кубань. Попутно ногаев немного пощипали, а ежели в каком стойбище полоняников находили, то хозяев и вовсе – того!..
Старший из Мстиславских сделал характерный жест, словно перехватывал кому-то горло коротким клинком, после чего благочестиво перекрестился.
– Вечер и ночь на месте стояли, весточки от князя-валия Темрюка дожидаясь.
Прервавшись, Иван Федорович потер ладонью пострадавшее от стрелы бедро и глубоко задумался. Как передать сыну свое напряжение перед большой сечей, ведь тот в ней покамест ни единого разу не был? Ощущения множества грядущих смертей – не чужих (плевать на них!), а своих воинов?.. Полынную горечь от неизбежных потерь и кровавый привкус злобы, предательские мысли о возможном поражении и мертвенный холодок привычной готовности умереть, ибо мертвые сраму не имут и спросу с них никакого.
– Батюшка?..
Вздохнув, родитель продолжил свой рассказ, парой фраз обрисовав расстановку сил: у западных адыгов и подоспевшего им на помощь правителя Малой Кабарды вместе набиралось почти четырнадцать тысяч клинков – неплохое войско, способное отбить почти любой наскок степных людоловов. Вот только на сей раз крымчаки пожаловали не в набег, а карательным походом – хан крымский посадил в седла и отдал под руку сына Адиль-Герая семьдесят тысяч нукеров, и против такой орды… защитникам Адыгеи только и оставалось, что с честью умереть.
– Адашев со своим ертаульным полком[204] не оплошал, все дозорные разъезды крымчаков чисто подобрал-вырезал. Когда мы к месту подоспели, адыги еще держались, но уже потихоньку к реке пятились – орда на них плотно насела, полукружьем охватила.
Последовательно огладив бороду, усы и почесав в затылке, хозяин дома расчистил свободное пространство на столе, после чего отсыпал на скатерти с помощью изюма слегка изогнутую линию.
– Это, стало быть, речка Ахужа.
На беленую ткань встала опустевшая наполовину мисочка.
– Так адыги стояли.
Миску окружили три соленых кренделька, поджимая ее к изюмной «реке».
– Это крымчаки. Мы прямо с изгона[205] в бой пошли: князь Хворостинин своими полками ударил в левый край, боярин Шереметев такоже – в правый. А я, стало быть, в самую середку.
Зачерпнув оставшийся изюм, мужчина отсыпал что-то вроде широкого трезубца, охватывающего крендельки. Утер пальцы рушничком, откинулся назад и на секунду застыл, вспомнив продирающий до самого нутра рев атакующей кованой рати. Дрожь земли, попираемой множеством копыт; дробный грохот и лязг лобового столкновения; частые хлопки седельных пистолей; треск доспехов и взлетевшие к небу невнятные вопли – к небу, потемневшему от многих тысяч стрел.
– Передние сотни так разогнались, что едва адыгов на копья не вздели. У боярина Шереметева дело сразу добре пошло…
Отец ненадолго прервался промочить пересохшее горло, а сын понимающе качнул головой: со времен Чингисхана правое крыло степняков было слабее ударного левого. Да и нукеров туда набирали, как правило, из пастухов. У которых вместо сабли дубинка длинная да суковатая, и лук с дюжиной-другой легких камышовых стрел. Про доспех и говорить не приходилось – этой нищете и старый тягиляй за счастье великое был.
