– Спустя два дня всех крымчаков в эти самые ямины с его согласия и уложили – прямо так, колоннами на убой и гнали. Адыги за разор своей земли дюже злы были, они бы и вдесятеро больше людоловов под дерновое одеяльце загнали с превеликим удовольствием. Кстати, те полоняники, коих на каменоломни отобрали, потом рвы с телами землей забрасывали и если до того бузить пытались и о побеге думали, после ровно шелковые стали.
Еще немного помолчав, Иван Федорович подытожил:
– Вот так и приговорил – без гнева и с легкой улыбкой на устах.
Немного поворочавшись, нестарый еще мужчина с притворным кряхтением пристроил ногу на маленькую скамеечку.
– На пятый день большой обоз с лазаретом и лекарями пришел, вслед за ним еще два. И гонец от великого государя с повелением воеводе и окольничему Адашеву выкликнуть среди войска охочих людей, соединиться в условленном месте с тремя тысячами казаков на лодиях и прогуляться по крымским местам. Когда я отбыл из лагеря в обратный путь до Москвы, под руку Адашева встало пять тысяч молодых помещиков, да присоединился союзником наследник князя-валии Домануко-мурза с двумя тысячами черкесов и адыгов.
– Да, дела… Кстати, батюшка, сказывают, государь Малой Кабарды в битве был сильно изранен?
– Слышал звон, да не знаешь где он!.. Десницу ему чуть посекло, да когда коня под ним убило, о землю сильно грянулся, от остального тульская кираса и шелом добрый уберегли.
Вздохнув, молодой княжич не удержался и заразительно зевнул.
– Э, да ты квелый совсем! Иди-ка спать, завтра нашу беседу продолжим. Ступай, сыно, ступай…
Оставшись в одиночестве, глава княжеского рода Мстиславских аккуратно встал и подтянул к себе резной посох. Постоял так в глубокой задумчивости, вздохнул и тихо-тихо пробормотал:
– Что за напасть такая с великими княгинями: то византийку Софью Палеолог сосватают, то литвинку Елену Глинскую выберут, а потом и вовсе незнатную боярышню Захарьеву-Юрьеву!.. Черкешенку эту дикую, Марью Темрюковну… М-да. Нет бы по сторонам оглядеться, да в хороших старинных родах супружницу себе поискать. Взять хоть бы и мою Настьку, чем девка плоха?..
Когда обычный смерд-крестьянин просыпается еще до утренней зари в своей избе-полуземлянке, это, как правило, мало кого интересует. Разве что его жену, которой приходится вставать еще раньше, чтобы успеть обиходить мужа и детей…
– Государь?
Совсем другое дело, если свою постель собирается покинуть родовитый магнат или боярин, тут уж слугам приходится немного побегать. Согреть господские одеяния на специальных крюках у печки; набить рдеющими угольками парочку медных жаровен, чтобы хозяин не морозил тело свое белое, покуда его будут облачать; приуготовить сбитень и (на всякий случай!) чего-нибудь перекусить на скорую руку. Блюд пять, не больше – только-только червячка заморить.
– Кхе-кха?..
Однако все эти хлопоты смотрелись незначительной суетой в сравнении с трудами слуг, причастных к такому событию, как переход от сна к бодрствованию Великого князя Литовского и государя-наследника Московского Димитрия Иоанновича!.. Заранее нагреть несколько бочек воды и подготовить большую дубовую лохань – правитель может пожелать совершить утреннее омовение. Наготовить кушаний и яств на дюжину едоков – великий князь иногда баловал своих ближников совместной утренней трапезой. Доставить из Полотняной казны три набора великокняжеских облачений – хозяин Большого дворца частенько одевался, что называется, под настроение. Кстати, тем самым сильно облегчая жизнь всем придворным и любым просителям-челобитчикам: если он появлялся на заутренней молитве в кафтане, жупане или бекеше[207] неярких благородно-темных или светлых цветов, то сразу становилось понятно – ныне повелитель пребывает в привычном всем ровно- хорошем состоянии духа. Если одеяния были более ярких и сочных оттенков, то сведущие в таких тонкостях родовитые литвины уже говорили об умеренно-дурном настроении великого князя. Каковое, впрочем, любой умный вельможа вполне мог если и не избежать, то без каких-либо последствий благополучно пережить.
– Гхм?..
Если же длинноволосый властитель облачался в полностью черный или (не дай бог!) белый наряд… Казнить он, положим, никого не казнил, да и опалу не накладывал, но находиться близ него становилось откровенно трудновато.
– Ой!..
Присевшая на ложе в Опочивальне верховая челядинка Леонила открыла свой хорошенький ротик для очередного призыва вставать, как вдруг обнаружила, что уже не сидит, а лежит. Да и говорить что-то стало крайне затруднительно, по причине крайней занятости губ и языка в продолжительно-сладком поцелуе.
– Мм?..
