заметки в своей тетради.
– Что-нибудь простое, не слишком запоминающееся, ну, скажем, Жюльен Сорель.
Глава 8
Анри Бейль вызвался проводить новоиспеченного капитана Сореля до линии постов. Конечно, в пору величия императора такой вот переход из корпуса в корпус был бы делом неслыханным и сопровождался бы множеством разнообразных письменных уведомлений, канителей с тягомотным ожиданием застрявших где-то в канцеляриях бумаг и прочим крючкотворством. Однако сейчас, когда некогда Великая армия представляла собой зрелище в высшей степени жалкое, всякое желание нести дальше военную службу, и, более того, нести ее активно, приветствовалось максимально имевшимся количеством рук. И потому мое превращение в капитана италийской армии, и при этом в Жюльена Сореля, произошло без всяких проблем и проволочек.
Окоченевшие часовые, топтавшиеся у костра, с тоской поглядели на уходящих в ночь бойцов летучего отряда. Кони их не выглядели заморенными, а солдаты, хотя и не могли похвастаться откормленными лицами, далеко не выглядели ходячими скелетами.
Впрочем, шедшая по пятам российская армия была в куда худшем положении: ко времени выхода из тарутинского лагеря русские войска не успели снабдить ни валенками, ни тулупами; не успели и толком пополнить запасы продовольствия. Теперь Кутузов вел свои полки по безнадежно убитой ограбленной дороге, подвергаясь ровно тем же лишениям и тяготам, что и отступавший Бонапарт. Я знал, да в общем-то ни для кого из русских не было секретом, что все последующие стенания императора французов о бездушном русском «генерале Морозе», сокрушившем его непобедимое войско, были не более чем попыткой замылить глаза легковерному европейскому обывателю. Можно подумать, что сражение при Прейсиш-Эйлау происходило в мае и французская кавалерия атаковала под соловьиные трели, а не сквозь завывание метели.
Сейчас небольшие морозцы сменялись оттепелями, превращая раскатанные, разбитые колесами, копытами и сапогами дороги в настоящие русские горки. И все же армия шла, выдавливая из моего родного Отечества французов так, как выдавливает лекарство в задницу поршень в шприце. Теперь нужно было, чтобы лекарство пошло впрок и нам, и пылким галлам.
Часовые нехотя салютовали нам ружьями с примкнутыми штыками. Оружия французам давным-давно не хватало. Немалая часть его валялась по обочинам, брошенная в полубессознательной, чаще всего тщетной попытке облегчить свою поклажу и тем спастись от неминуемой гибели. Чаще всего «спасение» длилось до первого отряда казаков или партизан. И все же, невзирая на это, в обледенелых кюветах среди мертвых тел, людей и лошадей, среди раненых, умоляющих о жизни; голодных и обмороженных, умоляющих о смерти, валялись ружья, пистоли, сабли, виднелись брошенные пушки и зарядные ящики. Солдатские ранцы, набитые монетами, встречались реже, но тоже куда чаще, чем в мирные годы. Сейчас, как мне было известно, в 4-м корпусе, под командованием Эжена де Богарне, полностью снарядить одного солдата в среднем можно было усилиями трех его соратников. И все же, благодаря неумолимой энергии его высочества, отряд сохранял некую боеспособность.
Сани моего корволанта на рысях промчали мимо часовых. Я чуть задержался, чтобы попрощаться с будущим великим писателем.
– Князь, простите мое любопытство, хочу спросить, – негромко произнес он, когда постовые вернулись к костру, – вы что же, совершенно не опасались, что я открою ваше инкогнито вице-королю?
– Отчего ж, некая опаска была, – признался я. – Но ведь и вы скажите правду, не намеревались оглашать принцу мое имя?
– Отчего ж вы так решили? – внимательно, пожалуй, даже изучающе глядя на меня, точно надеясь запомнить малейшее движение губ, уголков глаз и тому подобные физиогномические приметы, поинтересовался Анри Бейль.
– Попробую объяснить. Я не рассчитывал на то, что вы были обязаны мне жизнью, ибо патриотический долг мог подвигнуть вас свершить подобное бесчестие ради высокой цели. Рад, что ничего этого не произошло, сейчас мы в расчете.
Племянник генерала Дарю согласно кивнул.
– Но вы сказали, что не рассчитывали на это.
– Так и есть, я полагался совсем на другое. Вы писатель, месье Анри, и смею вас уверить, писатель замечательный. Мой случай вам интересен, ибо для вас я занятный, достойный изучения образчик человеческой натуры. Если бы вы открыли мое инкогнито, сюжет развивался бы весьма банально. Меня и моих людей, вероятно бы, схватили. Впрочем, смею вас заверить, это было бы непросто. Но, так или иначе, мы бы погибли либо под залпами расстрельной команды, либо в бою с превосходящими силами. Меня, если бы смогли взять живьем, пожалуй, вздернули бы под барабан, как и труп подпоручика Тышкевича. Но в любом случае для хода ваших исследований человеческой души сей печальный для меня финал не имел бы никакого развития. Нынче же вас ожидает возможность продолжить исследования и, если пожелаете, участие в спасении Франции.
– Мне странно подобное слышать от человека, прослывшего чудовищем, едва ли не людоедом, сгубившим больше моих
