– Очень даже понимаю – мало какие ноги смогут таскать такую тушу. И я не посмею обременять подобной тяжестью ни в чем неповинную лошадь. – Общий хохот. – Одни созданы для великих свершений. Другие… ну, они такие, какие есть. Реус, конечно, мытебя простим – разве ты мог в этом сомневаться?
Оскорбление было тяжким, но его тут же смыло могучей волной облегчения. Ведь известно, что лучше смеется тот, кто смеетсяпоследним, а Реус был уверен, что уже через час большинству его обидчиков будет не до смеха.
– Сэр, – обратился Вест к полковнику, когда тот с ловкостью акробата перемахнул с загородки в седло, – вы уверены, что тудадолжны идти именно мы?
– А кто еще, по-вашему, может туда пойти? – вопросом на вопрос ответил Глокта и, резко дернув поводья, заставил своегожеребца встать на дыбы и развернуться на месте.
– Погибнет много народу. У большинства есть семьи.
– Ну, тут ничего не поделать. Это
– Конечно, сэр. – Вест сглотнул. – Капрал Танни, будь добр, оседлай мою лошадь…
– Нет, лейтенант Вест, – оборвал его Глокта. – Мне нужно, чтобы вы остались здесь.
– Сэр?..
– Когда эта заваруха закончится, мне понадобится здесь один-другой офицер, способный отличить собственную задницу от парыдынь. – Он метнул убийственный взгляд в сторону Реуса, который как раз попытался немного подтянуть морщащиеся со всех сторонбрюки. – И кроме того, мне сдается, что у твоей маленькой сестрички, когда она вырастет, будет очень непростой характер. Я же немогу допустить, чтобы она осталась без твоего отрезвляющего влияния, верно?
– Но полковник, я…
– И слушать не хочу, Вест. Ты останешься здесь. Это приказ.
Вест открыл было рот, видимо, собираясь возразить, потом резко стиснул зубы, вытянулся и отдал неловкий салют. Капрал Таннипоследовал его примеру; в уголке его глаза блестела слеза. Реус, ощущая себя виноватым, сделал то же самое. Его головакружилась и от страха, и от восторга, который вызывала в нем мысль о том, что вселенная скоро освободится от Глокты.
Полковник ухмыльнулся им, продемонстрировав полный комплект прекрасных зубов – настолько белых, что глядеть на них приярком солнечном свете было чуть ли не больно для глаз.
– Пойдемте, джентльмены. Сентиментальные прощания вовсе ни к чему. Вы и глазом моргнуть не успеете, как я вернусь!
Дернув поводьями, он заставил своего коня попятиться, застыл на мгновение, напоминая на фоне яркого неба изваяние кого-тоиз древних героев, и Реус подумал, что вряд ли мир когда-либо еще видел столь обаятельного негодяя.
А потом ему в лицо ударила взметнувшаяся пыль – это Глокта помчался вниз по склону.
Прямо к мосту.
Мелкие благодеяния
Явившись в то утро, чтобы открыть свой Дом дыма, Шев прежде всего увидела пару огромных грязных босыхступней, торчавших из дверного проема.
В былые времена подобное зрелище не на шутку потрясло бы ее, но за последние пару-тройку лет Шев приучила себя трезводумать даже и в потрясенном состоянии.
– Эй! – воскликнула она и, стиснув кулаки, направилась вперед.
Тот, кто лежал у нее в двери, уткнувшись носом в пол, то ли не желал, то ли не мог двигаться. Она видела длинные ноги, ккоторым крепились эти самые ступни; ноги были одеты в грязные, рваные брюки, а дальше следовало столь же грязное и волглоетряпье, представлявшее собой пальто. И, наконец, в загаженном углу прямо под дверью Шев покоилась копна длинных рыжих волос,обильно смешанных с соломой и грязью.
Да уж, здоровенный мужик. Оказавшуюся на виду кисть руки длиной со ступню Шев, опутывали вздувшиеся вены, а кожа накостяшках пальцев была сбита. Но было в этой кисти что-то необычное. Изящество.
– Эй! – Она всадила носок башмака в пальто примерно там, где должна бы находиться задница. Никакой реакции.
Она услышала шаги за спиной.
– Утречко, хозяйка. – На работу явился Секутор. Этот парень никогда не опаздывает. Не самый ловкий работник, но уж внепунктуальности никто его не упрекнет. – Что это вы здесь поймали?
– Да, знаешь ли, вынесло к моим дверям странную рыбку. – Шев подцепила пальцами прядь рыжих волос и наморщила нос,поняв, что они заляпаны кровью.
– Он пьян?
– Она. – Уткнувшись лицом в грязь, лежала женщина. Широкая в кости, с мощным подбородком и бледной кожей, на которойбыли отлично видны и черный струп, и красная ссадина, и багровый синяк, увидев который Шев поморщилась, хотя ей, вообще-то,очень редко приходилось иметь дело с людьми, которых не украшал шрам-другой.
Секутор негромко присвистнул.
– Эва, сколько ее!
– И кто-то весьма изрядно измолотил. – Шев наклонилась, подставила щеку почти вплотную к распухшим от побоев губамженщины и ощутила чуть заметное дыхание. – Но пока жива. – Она отодвинулась, застыла на корточках, положив запястья наколени и свесив кисти рук, и стала думать, что же делать. Ей случалось без оглядки кидаться во всякие безобразия, но почему-тодаже самые надежные, казалось бы, барыши никогда не прилипали к ее рукам. Она надула щеки и испустила скорбный вздох.
– Что случилось, то случилось, – сказал Секутор.
– Увы, да.
– Но ведь нас это не касается, верно?
– К счастью, нет.
– Прикажете оттащить ее на улицу?
– Н-да, мне этого очень хотелось бы. – И Шев возвела глаза к небу и вздохнула еще тяжелее, чем в первый раз. – Но сдаетсямне, что лучше будет занести ее внутрь.
– Уверены, хозяйка? Помните, когда в прошлый раз стали кому-то помогать?..
– Уверена? Нет.
Шев понятия не имела о том, почему она после всего дерьма, которое с нею приключалось, все еще сохранила потребностьделать всякое добро по мелочи. Возможно, именно
– Бери ее за ноги.
Тем, кто управляет курительным заведением, волей-неволей приходится привыкать ворочать бесчувственные тела, но последнийобъект бестолкового милосердия Шев доставил им немало трудностей.
– Пропади все пропадом! – ворчал, выпучив от напряжения глаза, Секутор, пока они волокли женщину по пропахшим застарелойзатхлостью коридорам, то и дело задевая ее спиной половицы. – Что у нее в брюхе, наковальни?
– Наковальни полегче будут, – простонала Шев сквозь стиснутые зубы; под тяжестью незнакомки ее мотало из стороны всторону, так что она то и дело ударялась плечами в облупленные стены. Тяжело дыша, она пинком открыла дверь в свой кабинет –вернее, в кладовку-буфетную, которую называла своим кабинетом. Напрягая рвущиеся мышцы, она затащила женщину туда, стукнувпо дороге безвольно болтавшейся головой о косяк, потом споткнулась о тряпку и, испуганно пискнув, упала на койку, а женщинапридавила ее сверху.
Шев никогда не имела предубеждений против рыжих в постели, но предпочитала, чтобы они были хотя бы в относительносознательном, дееспособном состоянии. И предпочитала также, чтобы от них пахло немного приятнее, по крайней мере, когда ониоказываются
– Вот до чего доброта доводит, – заметил, усмехнувшись про себя, Секутор. – До того, что рушишься под тяжестью забот.
– Будешь и дальше хихикать или все-таки поможешь мне, сукин ты сын? – проворчала Шев. Под аккомпанемент скрипапродавленных пружин она выбралась из-под бремени и затащила ноги женщины на кровать; ступни повисли на изрядном расстоянииот края. Кровать была небольшой, но сейчас казалась и вовсе детской. Потрепанное пальто женщины распахнулось, а надетый подним замызганный кожаный жилет задрался.
Шев довелось год странствовать с бродячим цирком, в котором имелся, в частности, силач, именовавший себя ВеликолепнымЗараконом (хотя в действительности его звали Ранкин). Он натирал торс маслом, надевал жилет в обтяжку и для развлечения толпыподнимал всякие тяжести. Когда же он уходил со сцены и вытирался полотенцем, никто не уговорил бы этого ленивого балбесаподнять хотя бы упавший на пол наперсток. Живот у него состоял из твердых клеток мышц, как будто под туго натянутой кожей унего находилось не мясо, а резное дерево.
Бледным животом и торсом женщина напомнила Шев Заракона, правда, она была длиннее, стройнее и худее. Между ребрами,двигавшимися в такт мелким вдохам и выдохам, можно было разглядеть все мелкие связки. Вот только вместо масла живот был
