Маша фыркает, но идет за минералкой.
Откуда придет Гельман? С города? С леса? С пляжа – там еще и на пляж спуск, за памятником? А если он предложит на пляж сходить? И раздеться?
Скажу, что купание запрещено, а больше и в голову-то ничего не приходит.
Тепло. Солнечно. Бегают, кричат дети. Справа на бетонном заборчике самодеятельный рынок, там встречаются спекулянты музыкой и книгами – это еще лет двадцать назад повелось, сейчас там никакой спекуляции нет, больше это клуб по интересам. Из динамика старенького «Иж-301» похрипывает Розенбаум.
– Сань!
А вот и Гельман. Снова – как ниоткуда, я его только за пять шагов и заметил.
– Жорик…
Жора был одет примерно так, как и одеваются советские люди на прогулке – кепка, белая рубашка с коротким рукавом. Появился он оттуда, откуда доносился грохот палок – там городошники собирались.
– А это Маша. Если ты не запомнил с прошлого раза.
Жора снял очки и близоруко посмотрел на Машу. Потом опять надел. Клоун, чисто клоун. Создает впечатление, не важно какое.
– Ну, Маша не новость, Маша у него уже была, чтоб вы знали…
– Жор, а может не надо меня так откровенно сдавать, а?
– А чего не надо-то? Это моя сестра была.
– Ага. Еще что соври – сестра она твоя была…
Гельман залупал глазами.
– А чего? Она из богоизбранного народа, значит, сестра мне. Мы все братья и сестры.
– Только ты об этом поздновато вспомнил, верно?
– Сань, ты чего, в обиде, что ли, на меня до сих пор? Кто старое помянет…
– Так вот ты и помянул, Жор! Чего надо-то?
– Присядем?
– Куда?
– Да вон туда…
Дело в том, что все скамейки, конечно же, были заняты народом. Скамейки стояли так, что спиной ты был к высаженным березам, за которыми был высокий забор с колючкой – это уже «Аксион». Но можно было сесть на тот самый невысокий, бетонный бордюрчик, высотой примерно в полметра, на котором ближе к входу как раз была книжно-музыкальная толкучка. Только так – ты садишься спиной к лесу.
Может, на это все и рассчитано?
Я показал Маше – прикрывай. Это значило, что надо под любым предлогом остаться на своих длинных ногах и смотреть назад, чтобы со спины никто не подобрался. Но Маша не поняла. Вот, Михаил Ефимович, подогнал напарничка…
Мы сели. Чуть подальше – компания с пивком. Не наши. Из наших я заметил только одного – перекрывает отход на пляж и в лес. Заметил только потому, что знал его в лицо.
– Как жив Саня?
– А будто не знаешь.
– Знаю, Саня. Знаю, не буду скрывать.
– Жор, ты тут как, законно или нет?
– Как представитель посольства. Ксиву показать?
Жора полез в карман, я придержал.
– Не надо ничего показывать.
Дипломатические отношения между СССР и Израилем были восстановлены в 1995 году. С тех пор – по Москве, по другим крупным городам – толкутся представители Нативы, общества советско-израильской дружбы. Открывают молельные дома и синагоги, раздают приглашения на выезд, смотрят, где что плохо лежит. Израиль недооценивать нельзя, равно как и его интерес к нам. Не открой Борис Николаевич ворота – и был бы Израиль еще одной арабской страной, а так – настоящий кусочек Европы на Востоке, лидер в электронике, военных технологиях[66]…
Тем временем «Мурка» в магнитофоне сменилась другой, куда более знакомой для меня песней. Песней, от которой где-то в глубине скапливался жгущий душу яд, а память напоминала о том, о чем я хотел бы позабыть…
