– Компания установила под кожу чип, вот здесь, – микроскопический, с рисовое зерно. Тут записан мой уровень допуска, медицинская информация. Отслеживание происходит по спутниковой связи, так что я могу свободно перемещаться по офису и переходить из здания в здание. На территории десятки контрольно-пропускных пунктов, дверей и лифтов с системой контроля доступа и тому подобного. Без этой штучки маета была бы адская.
– За тобой и сейчас следят? – Дон посмотрел на потолок.
– Мм, нет, пап. Это было бы нарушением неприкосновенности частной жизни. Я же в отпуске все-таки, ёлки-палки.
Как всегда, было трудно сказать, что вызывало раздражение Курта, – уязвляют ли его подколы отца или его гипотетическая невежественность. Курта никоим образом нельзя было обвинить в скудости ума, но и богатством воображения он тоже не отличался.
– Да, но как же они тогда узнают, где ты сейчас, с кем разговариваешь? Откуда они знают, может, ты сейчас сидишь в шпионском гнезде коммуняк?
– Я подписал договор о неразглашении. Это стандартная процедура. Нарушение будет стоить мне двадцати пяти лет тюрьмы и ампутации левого яйца, как минимум. Ну и, кроме прочего, мы передаем в отдел безопасности подробный список мест, куда направляемся, и предполагаемые цели визита. Черт возьми, это не чай, а гнилые листья. Винни, тебе необязательно его пить.
Он мягко извлек чашку из ее руки и отставил на другой конец стола. Ее глаза опасно блеснули – короткая вспышка, которая тут же погасла. Курт ничего не заметил.
– А кофе еще остался?
6
Холли со своей девушкой Линдой прибыла около девяти, когда буря сменилась затишьем. Холли, верная духу независимости и спартанства, сидела за рулем реликтового «ленд-ровера», на котором ее мать когда-то полгода колесила по Африке: Холли получила его в качестве подарка к окончанию колледжа. По расчетам Дона, общее количество пройденных машиной миль равнялось путешествию до Луны и обратно.
Холли выпрыгнула из внедорожника и наградила отца объятием, от которого у него затрещали кости. Она была низкорослой, крепко сбитой, со светлыми с проседью волосами; в шрамах и отметинах на загорелом лице читалась вся ее богатая приключениями жизнь. Подобно матери, она обладала рецептом вечной молодости, самобытным, страстным жизнелюбием, исключавшим слабость любого рода, в том числе и физическую. Ее глаза светились мрачным юмором, накопленным за двадцать с лишним лет преподавательской практики в начальной школе.
– Здорово`, братец, – сказала она, когда Курт вышел на крыльцо, приглаживая на ходу свои роскошные волосы.
Она стукнула его в плечо – так сильно, что Дон сморщился, словно почувствовал боль сам: он помнил эти шуточные поединки с Холли – даже когда та была еще подростком, ее исцарапанные кулаки лупили как две увесистые дубины.
Курт крякнул и постучал по ее лбу костяшками пальцев, и Дон поспешил встрять между ними, прежде чем эта полуигривая стычка переросла в настоящую и его дети принялись кататься в грязи, вцепившись друг другу в волосы и кусаясь; за годы, полные разбитых носов и уязвленных самолюбий, навыки рефери были отработаны у него до автоматизма. Ничего не изменилось, в декабре обоим стукнет пятьдесят, а они в мгновение ока снова готовы вернуться в детство. Подруга Линда присоединилась к компании. Привлекательная, хотя и сурового вида, женщина, стриженная под машинку. Рубашка из плотной фланели, простые хлопчатобумажные брюки и армейские берцы. Она застенчиво поздоровалась, и ее голос оказался довольно приятным: она четко выговаривала слова, ее манера намекала на европейское происхождение.
Едва багаж выгрузили из машины и внесли в коридор, как снова зарядил дождь. Несмотря на множество мелких окошек, в целом дом был выстроен в соответствии со стандартами девятнадцатого века. Комнаты, лестницы и коридоры с низкими потолками в плохую погоду казались еще yже и темнее. В доме было полно закоулков и укромных уголков, причудливых дверей и шкафов в самых необычных и неожиданных местах. В детстве Холли испытывала непреодолимый страх перед некоторыми комнатами. Она жаловалась на царапанье и шорох, доносящиеся из ее шкафа и с чердачной лестницы. Иногда отказывалась ночевать в своей постели.
О погребе и говорить было нечего с того дня, когда, если верить ей на слово, она спустилась туда за банкой джема, а их престарелый кот Борис (которого они унаследовали в нагрузку к дому), восседавший на своем обычном насесте на вершине винной стойки, усмехнулся и промурлыкал:
Курт принялся было дразнить Холли, мол, не пришлось ли ей тогда иметь дело с маминым маленьким народцем. Дон тут же оборвал эти разговоры с необычной категоричностью. Упоминать о так называемом маленьком народце в доме Мельников было строжайше запрещено. Дон знал из собственного горького опыта, до чего чувствительна была его жена даже к малейшим намекам на неуважение к ее многолетним исследованиям затерянных племен и неведомых культур. Как человек, не понаслышке знакомый с причудами подобного рода – взять, к примеру, криптозоологию, – он, скорее, сочувствовал ей.
Мишель, однако, предавалась своему занятию с евангелическим пылом, хотя и в обстановке квазисекретности, поскольку только криптобиологи, вроде ее некогда близкого друга и ментора Луиса Плимптона, и наиболее радикальные члены научного сообщества, такие как известные чудики Тоси Риоко и Говард Кэмпбелл, умели сохранять серьезные мины при обсуждении этих эзотерических теорий. Слава небесам, через какое-то время Мишель отступилась –
