абажуром. Достав бифокальные очки из кармана рубашки, он принялся небрежно листать тонкие, мятые страницы, покрытые церковнославянскими письменами. Текст был испещрен примечаниями и рисунками на полях. Быстро заглянув в другие тома (один из них возвращал к стандартному английскому образца девятнадцатого века) и задержавшись над последним, датированным 1834 годом, под авторством некоей Р. Мок, Дон сделал вывод, что пометки на полях во всех манускриптах принадлежали перу того, кто их когда-то изучал, и, судя по угловатому, убористому почерку, этот ученый муж принадлежал роду Моков. Дон порылся в ящиках стола, достал блокнот и принялся записывать туда собственные наблюдения.
После двух часов беглого изучения Дон начал улавливать внутренние связи между полудюжиной текстов, над которыми, видимо, в последнее время работала Мишель; все вместе они охватывали период с 1618 по 1753 год, над ними последовательно работали четыре автора. Известные сначала под именем Величок или Беликчок – единого мнения на этот счет не было, – Моки действительно эмигрировали из Юго-Восточной Европы, спасаясь от преследований врагов или рока – тут потомки темнили. Год исхода тоже не был доподлинно известен; авторы полагали, что они прибыли в Британию где-то между 1370 и 1400 годами, хотя это показалось Дону слишком фантастической гипотезой. История рода, насколько он смог разобрать по английским записям, оказывалась попеременно то невыносимо скучной, то будоражащей воображение. Дону было любопытно узнать, что бoльшая часть этого многочисленного семейства не принимала христианства, как того требовал социальный стандарт того времени, делая исключение лишь для ситуаций, когда это сулило определенную выгоду – как некогда викинги сквозь зубы уступали напору святой церкви, когда та начала борьбу за души северян. Вместо этого предки Моков упорно придерживались агностицизма, а в более редких случаях – откровенно языческих верований, унаследованных от определенных сект, исповедовавших древнеславянские культы, – тайных обществ, берущих начало от номадских племен.
Эти исторические экскурсы выглядели чрезвычайно интригующими, но в равной степени туманными, словно историки пытались скрыть истинную суть своей духовной доктрины от непосвященных. Это мешало Дону, хотя он и отнесся с пониманием к авторской скрытности – в те времена можно было подвергнуться преследованию, а то и взойти на костер при одном только намеке на ересь. Тем не менее, пытаясь расшифровать эзопов язык записи, отсылающей к 1645 году и повествующей о различных, очевидно, святотатственных церемониях, завезенных некоторыми из старейших представителей рода с Карпат и из Прикарпатья в Эссекс, Саффолк и Камберленд, Дон проклинал недостаток конкретных деталей и сводящую с ума двусмысленность, за которой скрывалось нечто зловещее и чувственное.
Том, содержащий это описание, буквально пестрел старыми закладками, которые Мишель скупала у различных торговцев редкими книгами; павлиний хвост из поблекших красных, синих и лиловых ярлычков, на каждом из которых значились загадочные аббревиатуры, пометки и ссылки на параллельные места. Пассаж, заинтересовавший Дона, сопровождался ксилографической иллюстрацией с подписью «Посвящение в старицы (рис. i)», на которой были изображены тринадцать обнаженных женщин среднего, по всем признакам, возраста, стоящих вокруг большого камня. На камне распростерлась, прикованная или привязанная, пышногрудая женская фигура. Дон сразу понял, что именно с этого рисунка Мишель делала свои наброски.
Рисунок был выполнен в крайне вычурной манере, загроможден большим количеством второстепенных персонажей: крылатых горгулий; демонических существ, похожих на клыкастых кенгуру (которые пожирали трупы людей в характерных конкистадорских доспехах); херувимов; флейтистов; древесных духов, выглядывавших из-под корней могучего дуба и скалящих свои дьявольские мордочки в злобном веселье. Впечатление создавалось очень тревожное, как от картины Босха, упрощенной и сжатой до размеров миниатюры. Мишель составила список инициалов и алхимических символов; она даже набросала углем копию оригинального рисунка на листе текстурированной акварельной бумаги. На беду, иллюстрации ii и iii (значащиеся в справочном перечне) пострадали от огня – обуглились и прокоптились так сильно, что изображение было не различить.
Допотопный оранжевый телефон внезапно разразился звоном, и Дон чуть не вылетел из кресла. Он поднял трубку на третьем звонке.
Голос Мишель произнес:
– Привет, дорогой. Я просто так, узнать, все ли у вас хорошо.
Связь была скверная, ее голос заглушался статикой, становился то громче, то тише.
– Э-э, все отлично. Как там ваша женская компания?
– Что? – Из трубки раздавался оглушительный рев, как будто рядом взлетал самолет.
– Как вы там?
– Все замечательно. Чем ты занимаешься, милый? У вас, наверное, ужасно поздно.
Дон залился краской:
– Да ничем особенным. Просто не спится.
Наступила долгая пауза, заполненная гудением. Мишель спросила:
– Так что же ты делаешь? Что-то же ты должен делать. Звука телевизора я не слышу.
– Нет-нет, никакого телевизора. Я читаю…
– Читаешь? Я в шоке. Что-нибудь интересное?
Дона прошиб пот. В ушах зашумела кровь. Их разделяли тысячи километров, а он все же чувствовал себя отчаянно виноватым, как мальчишка, застигнутый за хулиганской проделкой.
– Да ничего интересного. Все как обычно. Камни, – он вяло рассмеялся. – Разве меня интересует что-нибудь, кроме камней?
