– Да никуда. Одно место на Олимпике.
– Похоже, что все же куда-то конкретно.
– Лагерь «Слэнго». Старое поселение в горах. «Астра» проводит там тестирование. Уэйн попросил меня слетать и проверить, как там дела. Ты что-то слышала об этом?
Она внимательно смотрела на него, и ее глаза были темны и огромны, как всегда после секса, или в приступе гнева, или от алкоголя, или в те моменты, когда она испытывала на нем свои чары:
– Я слышала о «Слэнго».
– Ну вот. Туда меня Уэйн и посылает.
– Я устала смотреть на то, как Уэйн тобой помыкает.
– Потому что он мешает
Комнату освещала черная свеча, которую она достала из ящика комода. Ее лицо своей дикарской красотой напомнило ему ту странную ночь в поместье Волвертонов, только сейчас Мишель уже не была так уязвима. Спутанные волосы, блестящие губы, жесткий изгиб рта, мраморная стройность шеи и обнаженных плеч воскрешали в памяти изображения языческих богинь, которые она так истово коллекционировала. Пожирательница плоти, убийца людей, собирательница черепов, плодородная, как темная почва древнего леса. Неистовая друидесса, еще не решившая, что с ним делать – заняться сексом или вонзить ему в сердце волнистое лезвие обсидианового кинжала, лежащего у нее под подушкой. Это одновременно и напугало его и снова вызвало эрекцию.
Она сказала:
– Интересно, знал ли он, что я на этой неделе лечу в Россию?
– Не знал. А если бы знал, то ему было бы все равно. Уэйн страдает от чрезвычайно распространенной среди менеджеров болезни – ректально-мозговой инверсии.
Мишель затушила окурок в костяной пепельнице, которую она пристроила на подушке. Затем подползла на четвереньках к Дону и оседлала его, прижав к куче подушек. Когда его член проскользнул внутрь, она закатила глаза, сжала колени, затем наклонилась и нежно поцеловала его, проговорив прямо в его рот:
– Увольняйся.
Он сжал ее талию, но она шлепнула его по рукам, схватила за запястья и пригвоздила к матрасу.
– Уволиться? Я не могу, – слова давались ему с некоторым трудом.
Она укусила его за губу и начала двигать бедрами:
– В самом сердце тайги, в горах, находится деревня. И живут там вовсе не инуиты. Девять месяцев назад Борис Каламов установил с ними контакт. Он говорит, что посторонние набредали на племя всего трижды за последние десять лет… охотники, не имеющие ни малейшего представления, что перед ними чудо современной антропологии. Каламов – единственный ученый на планете, знающий об их существовании. Он поделился только со мной, больше ни с кем. Его доверенным лицом был Лу, а поскольку Лу больше нет… Я приму участие в племенном ритуале. Возможно. Зависит от того, удастся ли Каламову уговорить матриархов.
– Каламов… Я думал, его карьере пришел конец. После того фиаско…
– Он живуч, как таракан. Его трудно прикончить. Все время приползает обратно. Его однажды пытали дикари. Он выжил, чтобы рассказать об этом.
– Любовь моя, ты мешаешь настроиться, – Дон попытался вырваться из ее железной хватки, но безуспешно. С возрастом его силы убывали, а у нее лишь прибавлялись.
– У меня с настроем все в порядке, – она лизнула его в ухо и снова задвигалась.
Потолок у нее над головой утратил четкие очертания.
– Дон, твои волосы начинают седеть. Целая прядь вдоль пробора. Когда это случилось? Та-ак сексуально.
Он предпочел оставить вопрос без ответа. Даже тень Бронсона Форда, ростом под потолок и с акульим выражением лица, не могла испортить момента.
Когда все закончилось, гениталии Дона чувствовали себя так, словно ими гоняли в футбол. Отдуваясь, он спросил:
– А что за ритуал? Надеюсь, не плодородия, а то я буду ревновать.
– Я не знаю, как они это называют, – ответила она. – Это посвящение в старицы. В некотором смысле.
– А что такое «посвящение в старицы»?
– Не езди в «Слэнго».
Он прочистил горло и замычал «Крошка, пожалуйста, не уходи»?[104].
Когда Мишель отплыла в царство снов, он встал и пошел в туалет помочиться. На дорожке, ведущей к их двору, мигнул огонек. Дон сощурился, пытаясь различить хоть что-нибудь в кромешной темноте. Огонек вспыхнул снова – карманный фонарик в такси или машине, припаркованной рядом с их домом. Дон
