парадом; все футболисты тоже покинули заведение, и в баре воцарилась пугающая тишина. Здесь больше делать было нечего, поэтому я отправилась смотреть парад, но по пути решила заглянуть в палатку. И каково же было мое удивление, когда я там увидела Билла Майерса в обнимку с Винаблзом. Они смеялись над какой-то шуткой и, по-моему, неплохо проводили время. Я совсем пала духом, решив, что Билл предатель. Винаблз был красный как рак и очень громко смеялся.
— И по последней, на ход ноги! — воскликнул Билл.
— Больше не могу, я уже вусмерть, — услышала я слабый протест Винаблза.
Но кто-то из билловских дружков уже тащил от стойки пиво. Я видела, как парень специально выплеснул немного из кружки и долил туда водки. Потом спрятал бутылку в карман и передал укрепленное пивко Винаблзу. Мужчины подняли кружки и затянули какую-то застольную, после чего одновременно выпили. До дна. Все как один, включая Винаблза.
Я их оставила резвиться дальше, а сама пошла на улицу — туда, где выстроилась праздничная процессия. Все ждали лишь сигнала к выступлению. Шествие возглавлял Кроликовод в зеленой накидке с жезлом. За ним, о чудо из чудес, стояли две местные девушки с огромным пирогом. Моим пирогом! Моим прекрасным заячьим пирогом.
За пирогом следовали держатели трех «бутылок», среди которых был и Артур, ну а за ними разношерстная компания из футболистов, местных чиновников и членов комитета, включая Пегги, милую горбатую даму и Уильяма. Он беспрестанно проверял, на месте ли цепочка от часов, и озирался в крайнем раздражении. Заметив меня, изобразил на лице нечто настолько близкое к улыбке, насколько это было для него возможно. Такую же недоулыбку я наблюдала на его лице только однажды — когда он предложил «немного подымить». Идея устроить погром на Мамочкиной могиле и тем вызвать массовое сочувствие принадлежала, безусловно, Уильяму.
Вот капельмейстер дал команду, и духовой оркестр замер — палочки в дюйме над барабанами, духовые в доле секунды от губ. Трое держателей «бутылки» поставили бочонки на плечо. Кроликовод ткнул жезлом в воздух. Оркестр грянул, процессия тронулась, а у меня по телу побежали мурашки.
Я наблюдала, как они прошествовали под горку в сторону церкви Святого Михаила. В хвост колонны пристраивались запоздавшие гуляки-футболисты, в том числе Майерс и Винаблз. Билл с приятелем уговаривали Винаблза тоже попинать «бутылку». Они придерживали его с обеих сторон — иначе, боюсь, он тут же бы и рухнул. Он просто лыка не вязал. Я слышала, как он вполне по-дружески, беззлобно пытался им сказать, что не одет для матча, но Билл с дружками, тоже шутливо и играючи, не принимали отговорок. Всем остальным и дела не было, что в их команде появился новый игрок.
Я вместе с процессией прошла весь путь до старой церкви, где шествие остановилось у кованых ворот восточного крыла. Викарий ждал нас — готовый выполнить предписанные ему обычаем, но ненавистные обязанности. Он не раз высказывался по поводу «примитивных ритуалов», но, как и многие его предшественники, помнил предостережение из восемнадцатого века, и так же, как они, предпочитал испачкать руки в подливке заячьего пирога, чем нарываться на неприятности.
В обязанности викария входило резать пирог и выдавать его на растерзание толпе. К моменту нашего прибытия у церкви собралось огромное количество народу со всего края, а по бокам теснились полчища туристов и любопытных; пока викарий нарезал пирог, царила страшная давка — все напирали друг на друга, пытаясь пробиться ближе к раздаче.
Раздался зычный рев, и люди ринулись вперед. Викария оттеснили; куски выхватывали прямо у него из рук и швыряли в напирающую толпу. Подливка, тесто, мясо, овощи стекали с лиц, взрывались в волосах. Кто поднял руки — ловил летящие куски и жадно запихивал их в рот, визжа и улюлюкая. Те, что стояли ближе к викарию, опять прижали его, да так, что чуть не уронили, моля о пироге, выпрастывая вперед руки. С плохо скрываемым гневом измученный викарий выдал им еще порцайку. Люди все съели. Вернулись за добавкой, снова толкаясь и напирая. Урвали еще и бросили в толпу. И, наблюдая за гипнотическим полетом рассеивающегося по крупицам пирога, я про себя шептала: «Лети к ним, Мамочка! Лети к людям!»
Все получилось так, как я хотела.
Теперь настал черед пинать «бутылку». Часть шествия, оставив церковь Святого Михаила позади, проследовала на травянистый холм, в народе именуемый Заячьей Горкой. Все игроки были в сборе. Судья подкинул в воздух одну из трех «бутылок». Он сделал это трижды. Когда «бутылка» стукнулась о землю третий раз, все бросились вперед и началась кошмарная свара. Да, игр, подобных этой, днем с огнем не сыщешь во всем мире. Боковыми линиями гигантского игрового поля служили речки, расположенные чуть ли не в миле друг от друга. Поле было все испещрено кустарниками, пригорками, канавами, заполненными водой и грязью, узкими проселочными дорожками и изгородями из колючей проволоки. Правил в «пни бутылку» отродясь не было. Бригада из «неотложки» больницы Святого Иоанна, непременный атрибут ежегодных соревнований, дежурила поодаль, готовая помочь при неизбежных ушибах, переломах и прочих травмах.
Стоя на безопасном расстоянии, я наблюдала, как толпа упертых, толкающихся и ревущих мужиков сцепилась в жесткой схватке, не отдавая друг другу ни дюйма поля, превратившегося под их ногами в месиво. Тут были игроки двух типов: горячие головы, кидавшиеся без оглядки в самую гущу, и партизаны, предпочитавшие действовать по краю. Вот замелькали кулаки, и в схватке наметился крен — не более чем на ярд, под горку. Крен вскоре выправился, и все вернулось туда, откуда началось.
Я видела Чеза с Люком и парня в темных очках — они решили тоже поучаствовать в мужской забаве. Естественно, примкнули к партизанам, но встали
